В выражениях Сергей Анатольевич не стеснялся. Что руководило
им – зависть ли к молодому аспиранту, у которого все получалось на порядок
легче, чем у него самого, или же что-то другое... Сам Чешкин после не мог дать
себе ответа на этот вопрос. Диссертация по ион-фононному взаимодействию, новой
и очень перспективной теме, была защищена спустя три года – однако не им, а
другим аспирантом Сергея Анатольевича, тихим незаметным юношей с девичьим
стыдливым румянцем.
Впрочем, это Чешкина уже не интересовало. После разговора с
научным руководителем «щелкопер» и «мотылек» попал в больницу с открывшей на
нервной почве язвой желудка и провел там почти полтора месяца. Выйдя из
больницы, он больше ни словом не обмолвился о своей диссертации, закончил
аспирантуру, женился и, к недоумению Сергея Анатольевича, никогда не
принимавшего мальчишку всерьез, был приглашен работать в институт
монокристаллов, на кафедру лазерной физики.
Работа увлекла его необычайно. Через два года он все-таки
защитил диссертацию – с блеском, под одобрительный шепоток комиссии, но тема ее
была очень далека от прежней. Слава Чешкин теперь занимался водорастворимыми
кристаллами и посвятил исследованиям следующие двадцать пять лет своей жизни.
Вопреки прогнозам бывшего научного руководителя, он оказался
хорошим ученым. А потому, когда его шеф получил кафедру в Москве, а вместе с
ней и возможность перетащить с собой в столицу пятерых человек, Чешкин стал
одним из них.
Жизнь его полностью протекала в науке, хотя Владислав
Захарович был далек от карикатурного образа рассеянного ученого, забывающего
очки на собственном носу и спрашивающего у жены адрес дома, в котором он
проживает. Он обладал быстрым ясным умом, к тому же природа наградила его
удачным сочетанием интуиции с аналитическими способностями. В отличие от многих
коллег, интересы его не ограничивались узкой научной деятельностью, Чешкин
много читал, собрал неплохую библиотеку, внимательно следил за научными исследованиями
в остальном мире, самостоятельно изучал языки, понемногу читая на английском,
французском и немецком.
Смерть жены от болезни стала для него тяжелым горем, которое
он заглушал работой. Однако в девяностом году институт начал разваливаться,
кафедра хирела, шеф уехал на постоянное проживание в Израиль, и работа
фактически встала. Устав от безденежья, разочаровавшись не столько в своей
науке, сколько в себе, не в силах продолжать исследования, на которые была
потрачена вся жизнь, Владислав Захарович ушел из института «в никуда».
Вокруг него сновали бывшие аспиранты и сотрудники,
подавшиеся кто в бизнес, кто в науку, смешанную с бизнесом, что оказалось еще
выгоднее... Чешкину неоднократно предлагали заниматься тем же самым, но он
ощущал брезгливость и каждый раз отказывался. Деньги, отложенные на черный
день, быстро заканчивались, и если сам Владислав Захарович согласился бы вести
жизнь аскета, то для своих внуков он такой участи не желал.
В один из унылых зимних дней, возвращаясь из продуктового
магазина, он столкнулся с сыном бывшего шефа, молодым предприимчивым парнем по
имени Паша. Уезжать за родителями в землю обетованную Паша отказался и стал
успешным предпринимателем в Москве. Людей, подобных Паше, Чешкин называл про
себя «прорыбистые» – они ловко сновали в водовороте событий, выхватывая где
«нужного человечка», где полезные сведения, где «срубая денежку», где просто
заводя знакомства. Паша плавал во всех водах, но свой уровень понимал хорошо и
к щукам на глубину не совался. Знал, что преждевременно: съедят, и костей не
оставят.
– Владислав Захарович! – Паша устремился к
Чешкину. – Какое совпадение, боже мой! А я как раз о вас думал.
Паша поигрывал ключами от новой иномарки, Чешкин старался
держать с достоинством рваный потертый пакет с хлебом и кефиром. Не обращая
внимания на пакет, Паша изложил свое дело. Выяснилось, что совсем недавно он
«по случаю» прикупил небольшое помещение, в котором располагался художественный
салон.
Одной из Пашиных особенностей была полнейшая неспособность
сопротивляться жажде приобретательства. Если что-то где-то продавалось и Паша
мог это купить, то он покупал. Иногда приобретенное не удавалось продать с
прибылью, но и в этом случае Паша не расстраивался, веря, что в следующий раз
приобретение оправдает себя. Как правило, именно так и выходило.
– Приличная такая площадь, хоть и в подвале, –
рассказывал «прорыбистый» Паша. – Благоустроенная. Внутри смешно, конечно:
висят какие-то тарелки железные, подсвечники кривые, посреди комнаты стоит
ваза, а из нее шприцы торчат. Это, типа, символ современного искусства. И
больше ничего. Я вот думаю: салончик бы там устроить, а, Владислав Захарович?
Картины повесить, продавать... Я читал, в Америке большим успехом пользуются
такие салоны.
– А я тебе зачем понадобился? – искренне удивился Чешкин.
– Мне директор нужен, – просто сказал Паша. –
Понятное дело, сам я этим заниматься не буду. Нужен правильный человек. А кто
лучше вас подойдет, Владислав Захарович?
Чешкин сначала удивился, затем рассмеялся, но Паша только
покачал коротко стриженной рыжей головой.
– Вы свой талант не знаете! – сказал он Владиславу
Захаровичу. – У вас дар – с людьми общаться, а не кристаллы бессловесные
изучать. Между прочим, редкое качество. Соглашайтесь, что вы теряете!
Но Владислав Захарович отказался.
– Я, Паша, масло от акварели не отличу, – сказал
он. – Что я там буду делать, в твоем салоне? Спасибо за предложение, но я
для тебя кандидатура все же неподходящая.
Разочарованный предприниматель уехал, а Чешкин, вспоминая
разговор, посмеивался до самого вечера. Ваза со шприцами, надо же...
Однако два дня спустя он шел мимо помещения, которое купил
Паша, и спустился вниз. Оглядел темную комнату, покачал головой и вышел. А на
следующий день Владислав Захарович принял предложение одного из знакомых:
знакомый пытался организовать бизнес по продаже трикотажных изделий, и ему
нужен был человек, который согласился бы отправиться в Цхинвали для закупки
пробной партии товара на трикотажном комбинате, а заодно наладить связи с
директором комбината. Узнав о согласии Чешкина, знакомый очень обрадовался:
– Слава, я полностью на тебя полагаюсь! – сказал
он. – Ты с людьми умеешь договариваться получше всех этих... молодых.
Чешкин, слегка раздосадованный тем, что его так прямо, в
лицо, зачислили в разряд «немолодых», в то же время не мог не вспомнить слова
Паши. Он удивленно пожал плечами: чего же сложного – с людьми общаться?
Подумаешь, способность!
Приехав в Цхинвали, он быстро убедился в том, что поездка
его оказалась напрасной тратой времени и денег. Комбинат разваливался, как и
все в стране, и никакого трикотажного бизнеса с ним сделать было нельзя.
Владислав Захарович вышел из проходной и побрел по улочкам, освещенным ярким
полуденным солнцем, вдыхая запах свежей земли и теплого асфальта, с
любопытством разглядывая незнакомую архитектуру. На противоположной стороне
улицы он увидел вывеску – «Художественный салон», и, повинуясь безотчетному
импульсу, зашел внутрь.