– Понимаю-с.
– И удовлетворишь?
– Удовлетворю-с.
– Удовлетвори. Садись, Ваня. Ну, что ты так на меня
смотришь? Я вижу ведь, ты на меня смотришь. Удивляешься? Не удивляйся. Все
может с человеком случиться, что даже и не снилось ему никогда, и уж особенно
тогда... ну, да хоть тогда, когда мы с тобой зубрили Корнелия Непота! Вот что,
Ваня, верь одному: Маслобоев хоть и сбился с дороги, но сердце в нем то же
осталось, а обстоятельства только переменились. Я хоть и в саже, да никого не
гаже. И в доктора поступал, и в учителя отечественной словесности готовился, и
об Гоголе статью написал, и в золотопромышленники хотел, и жениться собирался –
жива-душа калачика хочет, и она согласилась, хотя в доме такая благодать, что
нечем кошки из избы было выманить. Я было уж к свадебной церемонии и сапоги
крепкие занимать хотел, потому у самого были уж полтора года в дырьях... Да и
не женился. Она за учителя вышла, а я стал в конторе служить, то есть не в
коммерческой конторе, а так, просто в конторе. Ну, тут пошла музыка не та.
Протекли годы, и я теперь хоть и не служу, но денежки наживаю удобно: взятки
беру и за правду стою; молодец против овец, а против молодца и сам овца.
Правила имею: знаю, например, что один в поле не воин, и – дело делаю. Дело же
мое больше по подноготной части... понимаешь?
– Да ты уж не сыщик ли какой-нибудь?
– Нет, не то чтобы сыщик, а делами некоторыми занимаюсь,
отчасти и официально, отчасти и по собственному призванию. Вот что, Ваня: водку
пью. А так как ума я никогда не пропивал, то знаю и мою будущность. Время мое
прошло, черного кобеля не отмоешь добела. Одно скажу: если б во мне не
откликался еще человек, не подошел бы я сегодня к тебе, Ваня. Правда твоя,
встречал я тебя, видал и прежде, много раз хотел подойти, да все не смел, все
откладывал. Не стою я тебя. И правду ты сказал, Ваня, что если и подошел, так
только потому, что хмельной. И хоть все это сильнейшая ерунда, но мы обо мне
покончим. Давай лучше о тебе говорить. Ну, душа: читал! Читал, ведь и я прочел!
Я, дружище, про твоего первенца говорю. Как прочел – я, брат, чуть порядочным
человеком не сделался! Чуть было; да только пораздумал и предпочел лучше
остаться непорядочным человеком. Так-то...
И много еще он мне говорил. Он хмелел все больше и больше и
начал крепко умиляться, чуть не до слез. Маслобоев был всегда славный малый, но
всегда себе на уме и развит как-то не по силам; хитрый, пронырливый, пролаз и
крючок еще с самой школы, но в сущности человек не без сердца; погибший
человек. Таких людей между русскими людьми много. Бывают они часто с большими
способностями; но все это в них как-то перепутывается, да сверх того они в
состоянии сознательно идти против своей совести из слабости на известных
пунктах, и не только всегда погибают, но и сами заранее знают, что идут к
погибели. Маслобоев, между прочим, потонул в вине.
– Теперь, друг, еще одно слово, – продолжал он. – Слышал я,
как твоя слава сперва прогремела; читал потом на тебя разные критики (право,
читал; ты думаешь, я уж ничего не читаю); встречал тебя потом в худых сапогах,
в грязи без калош, в обломанной шляпе и кой о чем догадался. По журналистам
теперь промышляешь?
– Да, Маслобоев.
– Значит, в почтовые клячи записался?
– Похоже на то.
– Ну, так на это я, брат, вот что скажу: пить лучше! Я вот
напьюсь, лягу себе на диван (а у меня диван славный, с пружинами) и думаю, что
вот я, например, какой-нибудь Гомер или Дант, или какой-нибудь Фридрих
Барбаруса, – ведь все можно себе представить. Ну, а тебе нельзя представлять
себе, что ты Дант или Фридрих Барбаруса, во-первых, потому что ты хочешь быть
сам по себе, а во-вторых, потому что тебе всякое хотение запрещено, ибо ты
почтовая кляча. У меня воображение, а у тебя действительность. Послушай же
откровенно и прямо, по-братски (не то на десять лет обидишь и унизишь меня), –
не надо ли денег? Есть. Да ты не гримасничай. Деньги возьми, расплатись с
антрепренерами, скинь хомут, потом обеспечь себе целый год жизни и садись за
любимую мысль; пиши великое произведение! А? Что скажешь?
– Слушай, Маслобоев! Братское твое предложение ценю, но
ничего не могу теперь отвечать, а почему – долго рассказывать. Есть
обстоятельства. Впрочем, обещаюсь: все расскажу тебе потом, по-братски. За
предложение благодарю: обещаюсь, что приду к тебе и приду много раз. Но вот в
чем дело: ты со мной откровенен, а потому и я решаюсь спросить у тебя совета,
тем более что ты в этих делах мастак.
И я рассказал ему всю историю Смита и его внучки, начиная с
самой кондитерской. Странное дело: когда я рассказывал, мне по глазам его
показалось, что он кой-что знает из этой истории. Я спросил его об этом.
– Нет, не то, – отвечал он. – Впрочем, так кой-что о Смите я
слышал, что умер какой-то старик в кондитерской. А об мадам Бубновой я
действительно кой-что знаю. С этой дамы я уж взял два месяца тому назад взятку.
Je prends mon bien, oú je le trouve
[11]
и только в этом смысле похож на
Мольера. Но хотя я и содрал с нее сто рублей, все-таки я тогда же дал себе
слово скрутить ее уже не на сто, а на пятьсот рублей. Скверная баба!
Непозволительными делами занимается. Оно бы ничего, да иногда уж слишком до
худого доходит. Ты не считай меня, пожалуйста, Дон-Кихотом. Дело все в том, что
может крепко мне перепасть, и когда я, полчаса тому назад, Сизобрюхова
встретил, то очень обрадовался. Сизобрюхова, очевидно, сюда привели, и привел
его пузан, а так как я знаю, по какого рода делам пузан особенно промышляет, то
и заключаю... Ну, да уж я его накрою! Я очень рад, что от тебя про эту девочку
услыхал; теперь я на другой след попал. Я ведь, брат, разными частными
комиссиями занимаюсь, да еще с какими людьми знаком! Разыскивал я недавно одно
дельце, для одного князя, так я тебе скажу – такое дельце, что от этого князя и
ожидать нельзя было. А то, хочешь, другую историю про мужнюю жену расскажу? Ты,
брат, ко мне ходи, я тебе таких сюжетов наготовил, что, опиши их, так не
поверят тебе...
– А как фамилия того князя? – перебил я его, предчувствуя
что-то.
– А тебе на что? Изволь: Валковский.
– Петр?
– Он. Ты знаком?
– Знаком, да не очень. Ну, Маслобоев, я об этом господине к
тебе не раз понаведаюсь, – сказал я, вставая, – ты меня ужасно заинтересовал.
– Вот видишь, старый приятель, наведывайся сколько хочешь.
Сказки я умею рассказывать, но ведь до известных пределов, – понимаешь? Не то кредит
и честь потеряешь, деловую то есть, ну и так далее.
– Ну, насколько честь позволит.
Я был даже в волнении. Он это заметил.
– Ну, что ж теперь скажешь мне про ту историю, которую я
сейчас тебе рассказал. Придумал ты что или нет?
– Про твою историю? А вот подожди меня две минутки; я
расплачусь.