— Я не могу сказать тебе, о чём говорить, но могу дать
что-то вроде этого. — Он поднял брошюру-приглашение. — Я могу дать тебе
примерный план.
— Этим ты мне очень поможешь.
— Правда? Тогда слушай. Я слушал.
iv
— Алло?
Я сидел на диване во «флоридской комнате». Сердце гулко
билось. Это был один из тех звонков (каждому в жизни выпадает таких хоть
несколько), когда ты надеешься, что трубку снимут, чтобы с этим наконец-то покончить,
и надеешься, что не снимут, и у тебя появится возможность оттянуть этот трудный
и, возможно, болезненный разговор.
Выпал вариант номер один: Пэм ответила после первого гудка.
И мне оставалось лишь уповать на то, что на этот раз всё пройдёт лучше, чем в
прошлый. И в позапрошлый тоже.
— Пэм, это Эдгар.
— Привет, Эдгар, — осторожно поздоровалась она. — Как ты?
— Я… нормально. Хорошо. Я тут поговорил с моим другом
Уайрманом. Он показал мне приглашение, к которому вы приложили руку.
«К которому вы приложили руку». Прозвучало неприязненно. С
намёком на заговор. Но как иначе я мог выразиться?
— Да? — Её голос не выдавал никаких чувств.
Я глубоко вдохнул и бросился в омут. «Бог ненавидит труса»,
— говорит Уайрман. Среди прочего.
— Я звоню, чтобы поблагодарить. Я вёл себя, как болван. Вы
так вовремя пришли на помощь.
Молчание затягивалось, и я успел подумать, а не положила ли
она в какой-то момент трубку. Потом услышал:
— Я всё ещё здесь, Эдди… просто пытаюсь прийти в себя. Не могу
вспомнить, когда ты в последний раз извинялся передо мной.
Я извинился? Ну… не важно. Может, почти что.
— Тогда я извиняюсь и за это.
— Я сама должна перед тобой извиниться. Так что, считай, мы
квиты.
— Ты? За что ты должна извиниться?
— Звонил Том Райли. Позавчера. Он вновь принимает лекарства.
И собирается, цитирую, «снова кое с кем увидеться»… насколько я понимаю, речь
шла о психотерапевте. Он звонил, чтобы поблагодарить меня за то, что я спасла
ему жизнь. Тебе кто-нибудь звонил по такому поводу?
— Нет. — Хотя недавно мне позвонили, чтобы поблагодарить за
спасение зрения, так что я в какой-то степени понимал, о чём она говорит.
— Это было нечто. «Если бы не ты, я бы уже умер». Его слова.
И я не могла сказать ему, кого он должен благодарить, потому что это прозвучало
бы дико.
У меня создалось ощущение, будто внезапно расстегнулся тугой
ремень. Иногда всё разрешается как нельзя лучше. Иногда именно так и выходит.
— Это хорошо. Пэм.
— Я разговаривала с Илзе насчёт твоей выставки.
— Да, я…
— И с Илли, и с Лин, но когда беседовала с Илзе, я перевела
разговор на Тома, и могу точно сказать, она ничего не знает о том, что
произошло между нами. В этом я тоже ошиблась. Да ещё показала не лучшую свою
сторону.
Тут я осознал, что она плачет.
— Пэм, послушай…
— После того как ты оставил меня, я показала несколько не
лучших своих сторон нескольким людям.
«Я тебя не оставлял! — едва не выкрикнул я. Почти что
выкрикнул. На лбу выступил пот — столько сил ушло на то, чтобы сдержаться. — Я
тебя не оставлял. Это ты потребовала развод, плешивая рвань!»
Сказал другое:
— Пэм, хватит об этом.
— Мне было трудно поверить тебе, даже после того, как ты
упомянул о новом телевизоре и о Пушистике.
Я уже собирался спросить, кто такой Пушистик, потом
вспомнил: кот.
— У меня всё налаживается, — продолжала Пэм. — Снова начала
ходить в церковь. Можешь себе такое представить? И к психотерапевту. Вижусь с
ней раз в неделю. — Пэм помолчала, потом её прорвало: — Она хороший специалист.
Говорит, что человек не может закрыть дверь в прошлое, ему по силам лишь внести
кое-какие поправки и жить дальше. Я это понимаю, но не знаю, как мне начать
вносить поправки в наши с тобой отношения, Эдди.
— Пэм, ты мне ничего не…
— По словам моего психотерапевта, дело не в том, что ты
думаешь. Главное, что думаю я.
— Понимаю.
Говорила она прямо-таки как прежняя Пэм, так что, наверное,
действительно нашла хорошего психотерапевта.
— А потом позвонил твой друг Уайрман и сказал, что тебе
нужна помощь… и прислал мне эти снимки. Мне не терпится увидеть их вживую.
Конечно, я знала, что у тебя есть талант, потому что ты рисовал те мапенькие
книжки в картинках для Лин, в тот год, когда она так тяжело болела…
— Я рисовал? — Я помнил тот год, когда одна болезнь
следовала у Лин за другой, пока всё не вылилось в жуткий понос, вызванный,
возможно, передозировкой антибиотиков. Тогда её даже пришлось на неделю
отправить в больницу. Той весной Лин похудела на десять фунтов. И если бы не
летние каникулы (и её блестящий ум), она бы осталась на второй год во втором
классе. Но я не мог вспомнить, чтобы рисовал какие-то книжки-картинки.
— Рыбка Фредди? Краб Карла? Дональд Пугливый Олень? На
Дональда Пугливого Оленя память вроде бы отреагировала, в её глубинах что-то
шевельнулось, но не более того.
— Не помню, — ответил я.
Анжел ещё говорил, что тебе стоит попытаться их
опубликовать, ты разве не помнишь? Но эти картины… Господи. Ты знал, что
способен на такое?
— Нет. Я начал подумывать, что, возможно, стоит заняться
живописью, когда жил в нашем коттедже на озере Фален, но не представлял себе,
как далеко всё может зайти. — Я вспомнил «Смотрящего на запад Уайрмана», Кэнди
Брауна без носа и рта, и подумал, что только что сделал признание века.
— Эдди, ты позволишь мне сделать остальные приглашения по
тому же образцу, что и первое? Они получатся индивидуальными и довольно
симпатичными.
— Па… — Опять чуть не вырвалось: «Панда». — Пэм, я не могу
просить тебя об этом.
— Я хочу.
— Да? Тогда ладно.
— Я сделаю макеты и по электронной почте отправлю мистеру
Уайрману. Ты сможешь их просмотреть, прежде чем он начнёт печатать. Он —
прелесть, твой мистер Уайрман.
— Да. Точно. Вы двое действительно спелись за моей спиной.