Посвящается Барбаре-Энн и Джимми
Воспоминания… это внутренний слух.
Джордж Сантаяна
[1]
Жизнь — не только любовь и услада,
Я бросаюсь на поиски клада:
Ты в игре, если ставишь монету на кон —
Знаешь сам, так пошло от начала времён,
Все мы мечемся в поисках клада.
[2]
«Shark Puppy»
[3]
Как рисовать картину(I)
Начните с чистой поверхности. Не обязательно с бумаги или
холста, но я чувствую, что поверхность должна быть белой. Мы называем её белой,
потому что нам нужно какое-то определение, но настоящее имя этой поверхности —
ничто. Чёрное — это отсутствие света, белое — это отсутствие памяти, цвет
забытья.
Как мы запоминаем, чтобы не забывать? Этот вопрос после
приезда на Дьюма-Ки я задаю себе постоянно, особенно часто в предрассветные
часы, вглядываясь в отсутствующий свет, вспоминая отсутствующих друзей. Иногда
в эти часы я думаю о горизонте. С горизонтом вы должны определиться. Для этого
нужно оставить след на белом. Возможно, вы скажете, что это простое действие,
но каждое действие, которое изменяет мир, — героическое. Или я просто убедил
себя в этом.
Представьте себе маленькую девочку, почти младенца. Она
выпала из возка лет девяносто тому назад, ударилась головой о камень и всё
забыла. Не только своё имя — всё! А потом вдруг пришёл день, когда она
вспомнила ровно столько, чтобы взять в руку карандаш и прочертить первую
неуверенную линию на белом. Линию горизонта, именно так. Но при этом и щель,
через которую может исторгаться чернота.
Представьте себе, как маленькая ручка поднимает карандаш…
замирает… а потом оставляет след на белом. Представьте себе смелость этого
первого усилия: возвратить мир, рисуя его. Я всегда буду любить эту маленькую
девочку, несмотря на то, что обошлась она мне очень дорого. Я должен. У меня
нет выбора.
Как вам известно, картины — это магия.
Глава 1
Моя прошлая жизнь
i
Меня зовут Эдгар Фримантл. Раньше я был заметной фигурой в
строительной индустрии. В Миннесоте, в моей прошлой жизни. Выражение
моя-прошлая-жизнь я позаимствовал у Уайрмана. Я хочу рассказать вам об
Уайрмане, но сначала давайте познакомимся с моей жизнью в Миннесоте.
Должен сказать, я добился успеха, о котором мечтает каждый
американский мальчик. Поднимался и поднимался в компании, где начал работать, а
когда достиг потолка, ушёл и основал собственную фирму. Мой бывший босс смеялся
надо мной, говорил, что я разорюсь через год. Я думаю, так говорит большинство
боссов, когда кто-нибудь из молодых, энергичных подчинённых уходит, чтобы
начать собственное дело.
У меня всё получилось. Когда Двойной город
[4]
процветал,
процветала и «Фримантл компани». Когда строительный рынок сокращался, я
старался не играть по-крупному. Руководствовался интуицией, и в большинстве
случаев она меня не подводила. Когда мне исполнилось пятьдесят, мы с Пэм стоили
сорок миллионов долларов. И мы сохранили прежние чувства. У нас родились две
девочки. К концу нашего семейного Золотого века Илзе училась в Университете
Брауна,
[5]
а Мелинда преподавала во Франции в рамках программы обмена с
зарубежными странами. Как раз перед тем, как всё пошло наперекосяк, мы с женой
собирались её навестить.
Несчастный случай произошёл со мной на строительной
площадке. Всё предельно просто: когда пикап, пусть даже это «додж-рэм» со всеми
наворотами, вступает в спор с двенадцатиэтажным краном, пикап проигрывает
всегда. Правая сторона моего черепа только треснула. Левую так сильно прижало к
дверной стойке «рэма», что проломило в трёх местах. Может, и в пяти. Память у
меня теперь, конечно, лучше, но совсем не та, какой была прежде.
Врачи назвали случившееся с моей головой противоударной
травмой,
[6]
которая зачастую приносит больше вреда, чем сам удар. Мои рёбра
оказались переломанными, а правое бедро — раздробленным. И хотя в правом глазу
зрение сохранилось на семьдесят процентов (в хорошие дни и побольше), я почти
целиком потерял правую руку.
Вероятно, предполагалось, что я потеряю и жизнь, но я
выкарабкался. Далее речь пошла о том, что я останусь безмозглым (как поначалу и
было — спасибо противоударной травме), однако обошлось. В каком-то смысле.
Правда, к тому времени, как обошлось, ушла моя жена, и не в каком-то смысле, а
насовсем. Мы прожили вместе двадцать пять лет, но знаете, как говорят: беда не
приходит одна. Наверное, значения это не имеет. Что было, то прошло. Закончилось,
и всё. Иной раз оно и к лучшему.
Когда я говорю, что стал безмозглым, речь о том, что
поначалу я не узнавал людей, не понимал, что произошло и почему меня мучает
такая ужасная боль. Теперь, через четыре года, я не могу вспомнить характер и
степень болевых ощущений. Я знаю, боль терзала меня, но теперь эта тема
представляет собой интерес чисто теоретический. Тогда, конечно, было не до
теории. Тогда у меня складывалось ощущение, что я нахожусь в аду и не знаю,
почему туда попал.
«Поначалу ты боишься умереть, потом ты боишься не умереть».
Так говорит Уайрман, и он знает: сам провёл сезон в аду.
Болело всё и всегда. Возможно, больше всего досаждала
звенящая головная боль. За моим лбом царила вечная полночь, которую отбивали
самые большие на свете башенные часы. Из-за повреждения правого глаза я видел
мир сквозь кровавую плёнку и всё ещё мало представлял себе, что это за мир. Ни
одна вещь не обрела привычного названия. Я помню день, когда Пэм зашла в палату
(я ещё лежал в больнице) и встала у моей кровати. Я ужасно злился из-за того,
что она стоит, когда в углу есть та штуковина, на которую садятся.
— Принеси друга, — сказал я. — Сядь в друга.
— О чём ты, Эдгар? — спросила она.