— Папа…
— Слушай, только этого мне сейчас и не хватает. Она
пропустила мои слова мимо ушей.
— Ты превратил два пикапа, подержанный армейский бульдозер и
двадцать тысяч долларов банковской ссуды в многомиллионную компанию. А теперь
собираешься убеждать меня, что показать эти рисунки двум-трём галеристам —
невыполнимая задача, если ты действительно решишь, что это нужно? — Она
смягчилась. — Я хочу сказать, папуля, они хороши. Хороши. Конечно, весь мой
опыт — уроки искусствоведения в средней школе, и я это знаю.
Я что-то ответил, не могу точно вспомнить, что именно. Я
думал о сделанном в лихорадочной спешке рисунке Карсона Джонса, этого
баптистского колибри. Интересно, увидев его, Илзе сказала бы, что и он хорош?
Но я не собирался его показывать. Ни его, ни рисунок
человека в красном. Никому не собирался показывать. Так я тогда думал.
— Папа, если у тебя всегда был этот талант, почему он не
проявлялся?
— Не знаю. Это ещё вопрос, есть ли тут талант.
— Так пусть тебе кто-то скажет. Тот, кто понимает. — Она
подняла рисунок почтового ящика. — Даже этот… Ничего особенного, но что-то в
нём есть. Потому что… — Илзе коснулась бумаги. — Конь-качалка. Почему ты нарисовал
тут эту игрушку, папа?
— Не знаю. Просто решил, что ей тут самое место.
— Ты рисовал по памяти?
— Нет. Такое мне не под силу. Толи из-за несчастного случая,
то ли просто нет мастерства.
Но иногда я всё-таки мог рисовать по памяти. И мастерства
хватало. Если, к примеру, дело касалось молодых людей в футболках «Близнецов».
— Я нашёл коняшку в Интернете, потом распечатал…
— Ох, чёрт, я её размазала! — воскликнула Илзе. — Чёрт!
— Всё нормально. Это не имеет значения.
— Это ненормально и имеет значение! Ты должен купить эти
грёбаные краски! — Тут Илзе поняла, что сказала, и прижала руку ко рту.
— Ты, наверное, не поверишь, но я пару раз слышал это слово.
Хотя у меня есть подозрения, что твой бойфренд… возможно… не жалует…
— Ты всё правильно понимаешь, — ответила Илзе. Чуть
мрачновато. Потом улыбнулась. — Но он тоже много чего говорит, если кто-то
подрезает его на дороге… Папа, насчёт твоих картин…
— Я счастлив только потому, что они тебе понравились.
— Больше, чем понравились. Я потрясена. — Она зевнула. — А
ещё едва стою на ногах.
— Думаю, тебе нужно выпить кружку какао и ложиться спать.
— Замечательная идея.
— Какая именно?
Она рассмеялась. И как хорошо звучал её смех. Заполнял всё
вокруг.
— Обе.
xi
Наутро мы стояли на берегу, каждый с чашечкой кофе в руке и
по щиколотку в волнах. Солнце только-только поднялось над островом позади нас,
так что наши тени растянулись по ровной водной глади на мили.
Илзе с серьёзным видом посмотрела на меня.
— Это самое прекрасное место на земле, папа?
— Нет, но ты молодая, и я не могу винить тебя за такой
вывод. В моём списке Самых прекрасных мест это — номер четыре, но первые три
никому не под силу написать без ошибок.
Илзе улыбнулась поверх ободка чашки.
— Скажи мне.
— Если настаиваешь. Номер один — Мачу-Пикчу. Номер два —
Марракеш. Номер три — «Петроглиф нэшнл монумент».
[36]
На секунду-две улыбка стала шире. Потом увяла, и дочь вновь
серьёзно посмотрела на меня. Совсем как в её далёком детстве, когда в четыре
года она спросила меня, есть ли в жизни такое же волшебство, как в сказках. Я
ответил «да», думая, разумеется, что это ложь. Теперь такой уверенностью я
похвастаться не мог. Но воздух был тёплый, наши голые ноги омывал Залив, и я не
хотел, чтобы Илзе причинили боль. Пусть и думал, что ей этого не избежать. Но
каждый получает то, что заслужил, не так ли? Безусловно. Бах, по носу. Бах, в
глаз. Бах, ниже пояса, ты падаешь, а рефери как раз ушёл за хот-догом. И только
те, кого любишь, могут эту боль множить и передавать. Боль — величайшая сила
любви. Так говорит Уайрман.
— Что-то не так, милая?
Нет. Просто вновь думаю о том, как я рада, что приехала. Я
представляла себе, что ты пропадаешь в доме для престарелых или в каком-нибудь
ужасном полуразвалившемся баре на пляже, где по четвергам проводят конкурсы
бюстов «Кто лучше выглядит в мокрой майке». Наверное, слишком уж начиталась
Карла Хайасена
[37]
— Здесь много таких мест, знаешь ли, — ответил я.
— А таких, как Дьюма?
— Не знаю. Может, несколько. — Но, судя по тому, что
рассказывал мне Джек, не было даже второго такого места.
— Что ж, ты его заслужил. Время отдохнуть и излечиться. И
если вот это… — она обвела рукой Залив, — тебя не излечит, уж не знаю, что
сможет. Единственное…
— Д-да? — Я взмахнул рукой, словно поймал что-то в воздухе
двумя пальцами. У любой семьи есть особый язык, который включает в себя и
жесты. Мой жест ничего не сказал бы постороннему человеку, но Илзе поняла и
рассмеялась.
— Ладно, умник. Единственная надоедливая муха — звуки
прилива. Я проснулась ночью и чуть не закричала, прежде чем поняла, что это
вода перемещает раковины. Я всё поняла правильно? Пожалуйста, скажи, что так
оно и есть.
— Так оно и есть. А о чём ты подумала? Она буквально
содрогнулась.
— Первой пришла мысль… только не смейся… о скелетах на
параде. О сотнях скелетов, марширующих вокруг дома.
У меня такая ассоциация никогда не возникала, но я понимал,
о чём она говорит.
— Я нахожу эти звуки успокаивающими. Она пожала плечами,
сомневаясь.
— Ну… тогда ладно. Каждому своё. Возвращаемся? Я могу
поджарить яичницу. Даже с перчиками и грибами.
— Предложение принято.
— После несчастного случая я ни разу не видела, чтобы ты так
долго обходился без костыля.