— На маму не сердись, ладно?
— Разве тебя не волнует…
— Сейчас больше всего меня волнует одно: я хочу, чтобы ты и
Мелинда были счастливы.
Под её глазами темнели мешки, и я понимал, что все эти
перелёты утомили Илзе, при всей её молодости. Подумал, что завтра она будет
спать допоздна — и это меня вполне устраивало. Если моё предчувствие
относительно её бойфренда не расходилось с действительностью (я надеялся, что
разойдётся, но думал, что нет), в будущем году Илзе ждали бессонные ночи.
Джек добрался до терминала авиакомпании «Эйр Флорида», но у
нас ещё оставалось время.
— У тебя есть фотография твоего парня? Любопытные отцы хотят
всё знать.
Она просияла.
— Конечно.
Фотография, которую она достала из красного кожаного
бумажника, лежала в прозрачном пластиковом конверте. Илзе вытащила её и
протянула мне. Не сомневаюсь, на этот раз мне удалось скрыть свою реакцию,
потому что улыбка восхищения (скорее, глуповатая улыбка) не сошла с моего лица.
А на самом деле? Я почувствовал, будто проглотил некий предмет, инородное для
человеческого горла тело. Может, свинцовую пулю.
Меня поразило не сходство Карсона Джонса с мужчиной,
которого я нарисовал в канун Рождества. К этому я морально себя готовил, с того
момента, как увидел колечко, сверкающее на пальце Илзе. Поразил тот факт, что
мой рисунок практически не отличался от фотографии. Словно я закрепил на
мольберте именно её, а не фотографии софоры, кермека лавандового или фитолакки
американской. Он был в джинсах и потёртых жёлтых рабочих ботинках, которые я не
смог как следует нарисовать; его русые волосы закрывали уши и падали на лоб; в
руке он держал книгу, в которой я узнал Библию. А более всего меня потрясла
футболка «Миннесотских близнецов» с номером 48 на груди слева.
— Кто этот сорок восьмой номер, и как тебе удалось встретить
болельщика «Близнецов» в Брауне? Я думал, там территория «Ред сокc».
[34]
— Под номером сорок восемь играет Тори Хантер. — Она
смотрела на меня, как на самого большого тупицу в мире. — В большой
студенческой гостиной стоит телевизор с огромным экраном, и я зашла туда в
прошлом июле, когда играли «Близнецы» и «Сокc». Несмотря на сессию, народу
хватало, но только Карсон и я пришли в экипировке «Близнецов», он — в футболке
с номером Тори, я — в бейсболке. Само собой, мы сели вместе, и… — Она пожала
плечами, как бы говоря, что остальное понятно и без слов.
— И какого он племени по части религии?
— Баптист. — Она глянула на меня с толикой вызова, словно
сказала: «Людоед!» Но я принадлежал к Первой Церкви Ничего Конкретного и ничего
не имел против баптистов. Собственно, я не жалую только те религии, которые
утверждают, что их Бог круче вашего Бога. — Последние четыре месяца мы три раза
в неделю ходили на службу.
Подъехал Джек, Илзе наклонилась, чтобы взяться за ручки
чемоданов.
— Он собирается пропустить весенний семестр, чтобы поехать
по стране с их удивительным хором. Они исполняют госпел.
[35]
Это будут
настоящие гастроли, с билетами и всё такое. Хор называется «Колибри». Тебе
нужно его послушать. Он поёт, как ангел.
— Не сомневаюсь.
Она вновь поцеловала меня, нежно. В щёку.
— Я так рада, что приехала, папуля. А ты рад?
— Больше, чем ты можешь себе представить, — ответил я. Мне
вдруг захотелось, чтобы она безумно влюбилась в Джека. И этим разрешила бы все
проблемы… так, во всяком случае, мне тогда казалось.
x
Мы не стали закатывать грандиозный рождественский обед, но
на столе стояли «курица-астронавт» Джека, клюквенный соус, готовый салат из
кулинарии и рисовый пудинг. Илзе съела по две порции каждого блюда. После того
как мы обменялись и восхитились подарками (получили именно то, что хотели!), я
отвёл Илзе в «Розовую малышку» и познакомил практически со всеми
художественными изысканиями. Только два рисунка, её бойфренд и женщина в
красном (если это была женщина), лежали на верхней полке стенного шкафа в моей
спальне, где и оставались до отъезда дочери.
С десяток других, главным образом закатов, я прикнопил к
кускам картона и расставил у стен. Илзе прошлась мимо них. Остановилась,
прошлась снова. Уже наступила ночь, так что большое окно заполняла темнота. Был
отлив, и о присутствии Залива напоминало только едва слышное шуршание набегавших
на песок и умиравших на нём волн.
— Неужели их нарисовал ты? — наконец спросила Илзе.
Повернулась, посмотрела на меня, и от её взгляда мне стало как-то не по себе.
Так смотрят, когда кардинально меняют представление о человеке.
— Да, — кивнул я. — И что ты думаешь?
— Они хороши. Даже больше, чем просто хороши. Вот этот… —
Она наклонилась и очень осторожно подняла рисунок с раковиной, положенной на
горизонт и окружённой сиянием жёлто-оранжевого заката. — Это же пи… извини,
просто мурашки бегут по коже.
— У меня такие же ощущения. Но, знаешь, тут нет ничего
нового. Нужно лишь приправить закат толикой сюрреализма. — И я дурашливо
воскликнул: — Привет, Дали!
Илзе отложила «Закат с раковиной» и взяла «Закат с софорой».
— И кто их видел?
— Только ты и Джек. Ах да, ещё Хуанита. Она называет их
asustador. Что-то в этом роде. Джек говорит, что это слово означает «пугающие».
— Они действительно немного пугают, — признала Илзе. — Но,
папуля… эти карандаши, которыми ты пользуешься, они мажутся. И, думаю, картины
будут выцветать, если ты не примешь никаких мер.
— Каких?
— Не знаю. Но думаю, что ты должен показать их тому, кто
понимает. Кто сможет сказать, действительно ли они хороши.
Её слова мне польстили, но и встревожили. Чуть ли не привели
в смятение.
— Я понятия не имею, к кому и куда…
— Спроси Джека. Может, он знает художественную галерею, в
которой на них посмотрят.
— Конечно, всё так просто. Зайти с улицы и сказать: «Я живу
на Дьюма-Ки и у меня есть карандашные рисунки… главным образом закаты,
необычные такие флоридские океанские закаты… так вот, моя приходящая уборщица
думает, что они asustador».
Она упёрла руки в бока, склонила голову. Так обычно
выглядела Пэм, если во что-то вцеплялась мёртвой хваткой. Если собиралась до
конца отстаивать свою позицию.