А что было дальше, он почти не помнил. Наверное, спустился
по ступеням на землю, иначе как бы он здесь оказался? А, собственно, где это —
здесь? Он огляделся: вокруг старые сосны, значит, недалеко и гора валежника.
Выходит, он прошагал всю Божкину топь и не заметил? Все может быть.
ХВАТИТ. ДАЛЬШЕ НЕ ПОЙДУ. УСНУ ЗДЕСЬ.
Но тотчас же поднялся — его подгоняла малоутешительная
мысль. Останься он здесь, и лесное исполинское чудище непременно найдет его,
как знать, вдруг оно сейчас ищет-рыщет по лесу?
Он провел рукой по лицу и с оторопелым удивлением увидел на
ладони кровь. И когда это нос начал кровоточить?
— Да плевать мне сто раз! — пробормотал он и принялся без
особого рвения нашаривать кирку с совком.
Минут через десять ходьбы показалась гора валежника.
Кое-как, спотыкаясь, он одолел ее и был уже почти на земле, как вдруг, не
удержавшись, взглянул вниз. Сразу же под ногой хрустнула ветка (предупреждал
ведь Джад: «Под ноги не смотрите»), качнулась другая, и Луис ногами вперед
полетел наземь. Упал он тяжело, сбив дыхание.
ЧЕРТ ПОДЕРИ! НА ВТОРОМ КЛАДБИЩЕ ОКАЗЫВАЮСЬ. НЕ МНОГОВАТО ЛИ
ЗА ОДНУ НОЧЬ?
Он снова принялся шарить в поисках своих орудий. Ага, вот
они. Осмотрелся, благо светила луна. Рядом покоится ДЫМОК, тот КОТОРЫЙ БЫЛ
ПАСЛУШНЫЙ, устало вспомнил Луис. И ЕЩЕ ТРИКСИ. Ее задавило на шоссе. Ветер не
унимался, неподалеку лязгала жестянка о жестянку. Наверное, память об умершем
любимце увековечена на бывшей консервной банке, разрезанной и выпрямленной в
длинную полосу — нелегко пришлось отцу какого-нибудь безутешного малыша — и
прибитую к колышку. И к Луису вдруг вернулись былые страхи. Но он слишком
устал, и ни былой дурноты, ни бешеного сердца не почувствовал. Все: дело
сделано. А равномерное лязганье во тьме словно оповестило об этом. Он миновал
могилу МАРТЫ, НАШЕЙ ЛЮБИМОЙ КРОЛЬЧИХИ, умерла 1 марта 1965-го, следом за ней —
холмик, под которым покоился ГЕН. ПАТТОН, перешагнул корявую доску, указующую
последнее пристанище ПОЛИНЕЗИИ. Лязганье, похоже, сделалось громче. Луис
остановился, пригляделся. В землю воткнут жестяной прямоугольник, на котором
при свете луны Луис разобрал: РИНГО, НАШ ХОМЯЧОК. 1964-1965. Полоска жести на
углу держалась, что называется, на честном слове и при каждом порыве ветра
билась об арку «ворот». Луис нагнулся, чтобы поправить жестянку и застыл…
волосы зашевелились на темени.
Что-то или кто-то возился по ту сторону завала.
Звуки были тихие: шорох хвои, скрип ветки, шелест кустов.
— Гейдж, это ты? — хрипло позвал Луис.
От одного вопроса волосам впору встать дыбом: ночью взрослый
мужчина кличет своего мертвого сына. Луиса забила крупная дрожь — не унять.
Словно предсмертные конвульсии.
— Гейдж, это ты?
Звук его голоса растворился во тьме.
НЕТ, ЕЩЕ РАНО. НЕ СПРАШИВАЙ, ОТКУДА Я ЗНАЮ. ЗНАЮ — И ВСЕ
ТУТ. ЭТО НЕ ГЕЙДЖ. ЭТО… ЧТО-ТО ИНОЕ.
Ему вспомнились слова Элли: ОН СКАЗАЛ: «ЛАЗАРЬ, ИДИ ВОН!»
ЕСЛИ Б ОН ИМЯ НЕ НАЗВАЛ, МОЖЕТ, ВСЕ КЛАДБИЩЕ БЫ ОЖИЛО.
Снова раздался шорох по ту сторону завала. По ту сторону
барьера. Слышно даже за порывами ветра. Будто подкрадывается что-то страшное,
щекочет первородные чувства. Перед глазами рисовалась ужасная и отвратительная
картина: вот-вот выползет какой-нибудь огромный крот или шлепнется наземь
гигантская летучая мышь.
Луис попятился — прочь, прочь с Кошачьего кладбища, — боясь
даже повернуться спиной к выбеленной луной куче валежника. И лишь отойдя
достаточно далеко, пустился бегом по тропе. С полкилометра она виляла по лесу,
затем вывела на поле, за которым — дом. И откуда только взялись силы?!
Бросив свое снаряжение в гараж, он постоял у дома, глядя на
тропу, потом перевел взгляд на небо. Четверть пятого, скоро начнет светать.
Утро надвигалось с Атлантики, но здесь, в Ладлоу, пока царствовала ночь. И не
сдавался ветер.
На ощупь вдоль гаражной стены, он добрался до черного хода,
отпер дверь. Миновав кухню, не зажигая света, зашел в ванную — смежную с
гостиной. И лишь там включил лампу. И первым делом увидел Чера: тот сидел на
сливном бачке за унитазом и смотрел на хозяина мутно-желтыми глазами.
— Ты дома, Чер? — удивился Луис. — Мне казалось, тебя
выпустили погулять.
Чер лишь зыркнул на него: что, забыл, что ли? Сам же меня
пинком во двор выгнал.
Верно, вспомнил Луис. И окно в кладовке потом закрыл, чтоб
коту домой не попасть. Впрочем, хватит себя обманывать. Чер всякий раз, когда
хотел, попадал домой. И в этом одна из перемен.
Да не все ли равно? Особенно сейчас, после всего содеянного.
Когда от усталости он готов на четвереньках ползти. Хуже того: он чувствовал
себя скорее как оживший труп-зомби из приключенческого романа или персонаж из
стихов Томаса Стирнса Эллиота «Пустые люди».
МНЕ Б ПАРУ КЛЕШНЕЙ, ТОГДА В ДВА СЧЕТА ОДОЛЕЛ И БОЖКИНУ ТОПЬ
И ВЕСЬ ПУТЬ К ИНДЕЙСКОМУ МОГИЛЬНИКУ.
— У меня, Чер, голова соломой набита, — хрипло пробормотал
он, расстегивая рубашку. — Ей-богу. Поверь, брат.
Он крепко ссадил и ушиб левый бок. А, закатав штанину,
увидел, что бережно забинтованное разбитое колено распухло, вздулось этаким
воздушным шариком, почернело. Перестань он сейчас двигать ногой, колено потом
не разогнешь, и боль будет адская. Похоже, колено будет ему теперь напоминать о
себе всю жизнь, во всякий ненастный день.
Луис протянул руку — хотел погладить кота и немного
успокоиться, но Чер спрыгнул с бачка и, пошатываясь, словно пьяный, отошел,
удостоив Луиса лишь взглядом.
В аптечке нашлась мазь, Луис присел прямо на унитаз, намазал
больное колено и поясницу, что сделать оказалось весьма затруднительно.
Войдя в гостиную, включил свет, постоял у лестницы на второй
этаж, бестолково озираясь. Вроде все знакомо, и все какое-то другое. Вот здесь
он стоял в рождественскую ночь, протягивая жене подарок — сапфировое колье. Да,
коробочку он заранее положил в карман халата. Вот стул, сидя на котором он
толковал дочери о смерти после сердечного приступа Нормы Крандал. Верит ли
теперь он собственному объяснению? Вон в том углу стояло рождественское дерево,
а на том окне красовалась изготовленная Элли из бумаги индейка, больше похожая
на корову какого-нибудь художника-футуриста. А задолго до Рождества в гостиной
было пусто — лишь громоздились ящики и коробки с пожитками новоселов,
приехавших из другого уголка страны. Как мало они нажили вместе, думалось тогда
Луису; капля в холодном и чужом мире, где знать не знают его семьи и даже
имени.
Какое-то все другое сейчас… Сколько б отдал, чтобы никогда и
не слыхивать об этих краях, об университете, о Ладлоу, о Джаде и Норме Крандал!
Чтоб повернуть время вспять.