ДУРАЧИНА СТАРЫЙ! ИШЬ, УГОРАЗДИЛО ЗАСНУТЬ! НЕ КО ВРЕМЕНИ!
Однако он понимал, что не все так просто. Он не заснул,
дожидаясь Луиса, а был УСЫПЛЕН.
И от этого осознания ему сделалось страшно. Но еще страшнее
кольнул вопрос: а что его, собственно, разбудило? Похоже, какой-то шорох…
Он затаил дыхание, прислушиваясь: шуршит — точно бумажка о
бумажку — лишь его собственное сердце.
Нет, не только! Вот тихонько скрипнула входная дверь. Но
разбудило его нечто другое. Джад знал свой дом вдоль и поперек: как скрипят
половицы, вздыхают ступеньки на лестнице, в какой трубе и как завывает ветер,
особенно когда в ударе, как нынешней ночью. И этот скрип Джад распознал сразу
же. Распахнулась тяжелая входная дверь на веранду. Ага, теперь понятно, что за
звук разбудил его. То запела пружина калитки рядом с верандой.
— Луис, это вы? — на всякий случай окликнул Джад. Конечно
же, не Луис. Незваный и нежданный гость пришел покарать старика за тщеславие и
гордыню. В коридоре послышались медленные шаги. Они приближались к гостиной.
Джад хотел было еще раз окликнуть, но из горла вырвался лишь
сип. Повеяло смрадом, мерзким и гнилым, иной раз так пахнет загаженное дно
после отлива.
В полумраке Джад разглядел лишь силуэты привычных вещей:
платяной шкаф Нормы, комод на высоких ножках, «горку» с посудой.
Старик попытался встать, но ноги сделались как ватные. «Мне
не успеть!» — билась отчаянная мысль. А выдержать встречу с нежитью вот так,
без подготовки, ему уже не по годам. Давняя встреча с Тимми Батерманом ужасна,
а ведь тогда он, Джад, был куда моложе.
Дверь распахнулась, в комнате появились тени, одна —
побольше, остальные — поменьше.
Ну и вонища.
В предрассветной мгле зашаркали нетвердые шаги.
— А, это ты, Гейдж? — Старик наконец совладал со своими
ногами. Краешком глаза приметил длинную колбаску пепла в пепельнице. — Так,
значит…
В комнате раздалось отвратительное мяуканье, кровь оледенела
в жилах, в лед превратились и его старые кости. Выходит, не Луисов сын вернулся
с кладбища, а безобразное чудище.
Однако Джад ошибся.
Мяукал Чер, сидя на пороге. Глаза у него светились, как две
тусклые желтые лампы. Вот он перевел взгляд на своего спутника.
Джад попятился. Нельзя поддаваться этим зловонным оборотням.
Его пробрала дрожь — незваные гости принесли с собой могильный холод.
Джад запнулся обо что-то, едва не упал — это кот урчал и
ластился.
СПОКОЙНО! ЕЩЕ НЕ ВСЕ ПОТЕРЯНО! ВСЕ МОЖНО ПОПРАВИТЬ… НЕЖИТЬ
МОЖНО СНОВА ОТПРАВИТЬ НА ТОТ СВЕТ… ХВАТИЛО БЫ СИЛ… ДА ВРЕМЕНИ — ВСЕ ОБДУМАТЬ.
Джад бросился к кухне, он вспомнил: там в ящике, рядом с
раковиной, лежит тесак. Нетвердой слабой своей ногой он распахнул дверь на
кухню. Он никак не мог рассмотреть того, кто пришел вместе с Чером. Но слышал
дыхание, видел белеющую машущую руку, в ней что-то зажато, но что — не
рассмотреть. Дверь за Джадом захлопнулась, он подбежал к столу, открыл ящик,
нащупал деревянную, истонченную от времени рукоять тесака. Повернулся к двери,
даже шагнул навстречу невидимому пока противнику. Он вновь обрел самообладание.
ПОМНИ, ПЕРЕД ТОБОЙ НЕ РЕБЕНОК! ПУСТЬ КРИЧИТ, НАДРЫВАЕТСЯ,
КОГДА ПОЙМЕТ, ЧТО ТЫ ЕГО ПОРЕШИТЬ ЗАДУМАЛ. ПУСТЬ ПЛАЧЕТ. НЕ ПОДДАВАЙСЯ НА
УЛОВКИ! ТЕБЯ ВОКРУГ ПАЛЬЦА ОБВОДИЛИ. И НЕ РАЗ, НЕ ДВА. ТЫ ПОПРАВИШЬ ВСЕ. СЕЙЧАС
ИЛИ НИКОГДА.
Дверь на кухню открылась, впустив сначала кота. Джад коротко
посмотрел на него и вновь вперил взгляд в дверь. Кухня выходила окнами на
восток, жидкий, белесый рассвет уже заглядывал в дом. И все же еще темно,
слишком темно.
Следом за котом вошел Гейдж Крид, в том же костюмчике, в
котором его и похоронили. На плечах и лацканах пиджака нарос мох. Мягкие
светлые волосы покрыты коркой земли. Глаза малыша глядели в разные стороны:
один сосредоточенно косил влево, другой смотрел на Джада. Гейдж улыбался.
— Привет, Джад, — детским но отчетливым голоском пропищал
он. — Я пришел, чтобы отправить в ад твою пакостную мерзкую душонку. Ты меня
однажды крепко наказал. Неужели думал, что я не вернусь, не отомщу?
Джад поднял тесак.
— Иди сюда, иди. Сейчас разберемся, кто кому мстить должен.
— Норма умерла. Так что некому тебя оплакивать, — говорил
меж тем Гейдж. — Какая ж она у тебя дешевка! Хуже любой потаскушки. Всем подряд
давала, безотказно. Всем твоим друзьям. Особенно любила, когда ее в задницу…
Сейчас она в аду, и жрет не пожрет старую блудню огонь вместе с ее артритом. Я
сам ее там видел, Джад. Своими глазами.
Гейдж, или, точнее, тот бес, что вселился в его тело,
нетвердо ступил раз-другой, оставляя на старом линолеуме грязные следы. Одну
руку он держал перед собой, как для пожатия, другую прятал за спиной.
— Слушай, Джад, слушай, — прошептал Гейдж, раззявился,
ощерив мелкие молочные зубы, и Джад услышал голос Нормы.
— КАК Я ПОТЕШАЛАСЬ НАД ТОБОЙ! КАК МЫ ВСЕ ПОТЕШАЛИСЬ!
— Хватит! — тесак в руке Джада дрогнул.
— А КАК Я РАЗВЛЕКАЛАСЬ В ПОСТЕЛИ И С ХЕРКОМ, И С ДЖОРДЖЕМ,
ДА СО ВСЕМИ НАШИМИ ДРУЗЬЯМИ. Я ЗНАЛА, ЧТО ТЫ К ШЛЮХАМ БЕГАЕШЬ… НО ТЫ И НЕ
ПОДОЗРЕВАЛ, ЧТО САМ ЖЕНИЛСЯ НА ШЛЮХЕ! ХА-ХА-ХА! МЫ СО СМЕХУ УМИРАЛИ, ДЖАД, НАД
ТОБОЮ ПОТЕШАЯСЬ…
— Хватит! — заорал Джад и рванулся к маленькой, нетвердо
стоящей на ногах фигурке в погребальном костюме. Но тут кот, таившийся подле
колоды, на которой рубили мясо, прижав уши, бросился под ноги старику. Тот
упал, тесак вырвался из руки и, проскользив по линолеуму, скрылся под холодильником.
Снова обвели вокруг пальца, пронеслось в голове у Джада.
Одно утешение: в последний раз. Кот уселся старику на ноги, глаза у него
горели. Из оскаленной пасти вырывалось злобное шипение. Гейдж сел Джаду верхом
на грудь, злорадно ухмыляясь. Круглые глаза, обведенные темной каймой, лунами
белели в полумраке. Гейдж вытащил из-за спины руку, и Джад увидел скальпель из
Луисова черного чемоданчика.
— Боже правый! — только и вымолвил старик, успев заслониться
правой рукой от удара. Но то ли он не рассчитал, то ли и впрямь что-то
стряслось со зрением, только казалось ему, что скальпель мелькает и слева, и
справа, не укрыться, не отвести удар. Что-то теплое струйкой побежало по щеке,
и Джад все понял.
— Я же сказал, что отомщу! — пищало гадкое существо, дыша
смрадом на Джада. — Отомщу! Будет по-моему!
Джад изловчился и поймал Гейджа за руку. Но кожа, точно
старый пергамент, обратилась во прах. А скальпель оставил на ладони глубокую
рану.