— Как дома дела? — спросила Рейчел.
— Отлично, — не моргнув глазом соврал он. Да уж, семь бед —
один ответ: ведь он уже слукавил, сказав, что вчера вечером был у Джада… Вдруг
вспомнились слова старика: …МУЖСКОЕ СЕРДЦЕ, ЛУИС, ТВЕРЖЕ КАМНЯ… И КАЖДЫЙ
ВЗРАЩИВАЕТ В НЕМ ТО, ЧТО МОЖЕТ… И ВОЗДЕЛЫВАЕТ… — Скучаю, по правде говоря, без
вас.
— Ты что ж, хочешь меня уверить, что не рад отдыху от
семейной карусели?
— Да нет, покою я рад. Но вот прошел день, и, глядь, чего-то
недостает.
— Я тоже хочу с папой поговорить, — донесся до него голос
Элли.
— Слышишь? Дочь трубку просит.
— Хорошо, дай.
С Элли он проговорил минут пять. Она похвасталась новой
куклой (подарок бабушки), рассказала, что ездила с дедушкой на скотоферму («Ну
и вонища там!» — ахала дочь, а отец подумал: «Ну, дедушка у тебя, положим, тоже
не букет роз»), как помогала печь хлеб, как Гейдж убежал от мамы, пока она его
переодевала, и прямо на пороге дедушкиного кабинета навалил кучу. («Молодец,
сынок!» — мысленно похвалил его Луис и улыбнулся.)
Ну, кажется, пронесло, подумал он и тут уже собирался
попросить к телефону маму, как вдруг она спросила:
— А как там Чер? Скучает без меня?
Улыбка сползла с лица Луиса, но ответил он бодро и беспечно:
— Жив-здоров. Накормил его с вечера да и выставил на ночь. А
утром пока не видел. Но я только-только поднялся.
С ТАКИМ ХОЛОДНЫМ СЕРДЦЕМ И ЖЕЛЕЗНЫМИ НЕРВАМИ ИЗ ВАС, ДОКТОР
КРИД, ПОЛУЧИЛСЯ БЫ ОТМЕННЫЙ УБИЙЦА. КОГДА, ГОВОРИТЕ, ВИДЕЛИ ПОКОЙНОГО? ВЕРНО,
ЗА УЖИНОМ. ВЕРНО, ВЫ ЕГО ХОРОШО ПОКОРМИЛИ… ТОЛЬКО ВОТ СКОЛЬКО ВЕЧЕРОВ-ТО
МИНУЛО?
— Поцелуй его за меня.
— Непременно чмокну, — пообещал Луис, Элли засмеялась.
— Тебе дать маму?
— Да, конечно.
Поболтал с Рейчел еще минуты две. Но о коте не обмолвился ни
словом. Попрощался, повесил трубку.
— Вот такие дела! — сказал он пустой, залитой солнцем
комнате. Самое грустное: ему не стало совестно или хотя бы не по себе.
24
В половине десятого позвонил Стив Мастертон, предложил Луису
приехать в университет, на спортивных площадках ни души, можно погонять мяч, в
теннис поиграть. Мастертон был рад-радешенек, и Луис его прекрасно понимал: в
будни на корт не протолкнешься, два дня нужно очереди дожидаться. Однако он
отказался: нужно-де дописать статью для медицинского журнала.
— Смотрите, не заработайтесь. Делу время, потехе — час. Так
вы про этот час не забывайте.
— Попозже позвоните, может, и соберусь, — попросил Луис.
На этот раз он соврал наполовину. Он и впрямь хотел
поработать над статьей о лечении некоторых заразных болезней в условиях
лазарета, но отказался он главным образом потому, что тело ныло, болело, руки
не поднять, шаг лишний не сделать. Он почувствовал это сразу после разговора с
Рейчел, когда пошел в ванную чистить зубы. В спине хрустело и скрипело, плечи
натружены тяжелой ношей (кот в мешке — груз не шуточный!), мышцы ног точно
перетянутые струны, вот-вот лопнут. ГОСПОДИ, И ТЫ, ЛУИС, НАИВНО ДУМАЛ, ЧТО ТЫ В
ХОРОШЕЙ ФОРМЕ. Да, живописно б выглядел он на корте — словно старик, пораженный
артритом.
Кстати, о стариках. Ведь не один же он вчера ходил на
прогулку. Его вел почти восьмидесятипятилетний дед. Неужели и у Джада сегодня
все косточки болят?
Часа полтора просидел он над статьей, но мысли разбредались.
Тишина в доме уже действовала на нервы. Сложив все бумаги на полку над пишущей
машинкой, он накинул куртку и пошел через дорогу к соседям.
Джада с Нормой дома он не застал, в щель входной двери был
засунут конверт, на котором значилось его имя. Луис вытащил его, поддев пальцем
краешек, вскрыл.
«Луис!
Я со своей благоверной отправился в Бакспорт за покупками.
Норма уж давным-давно присмотрела там кухонный шкаф. В Бакспорте и пообедаем.
Домой вернемся к вечеру. Заходите на пиво, коль пожелаете.
Не хочу совать нос в ваши семейные дела, но, будь Элли моей
дочкой, я бы не торопился докладывать, что ее кота задавило на дороге, не след
портить ей праздник.
Еще, я бы не стал распространяться о нашем походе. Окрест
живут люди, знающие об этом индейском могильнике, и кое-кто сам своих
четвероногих любимцев там хоронил. Вы, поди, решили, что это продолжение
Кошачьего кладбища. Верите ли, там даже бык покоится. Его старый Мак Гаверн,
что на Стоговой дороге жил, похоронил в шестьдесят седьмом или в шестьдесят
восьмом году. Рассказывал, как с двумя сыновьями тащил этого быка — Ханратти
его кликали, — я смеялся до упаду. Но здешний люд об этом кладбище помалкивает и
не любит, когда «сторонние» о нем узнают. И вовсе не из-за всяких небылиц,
которые уж три века об этом кладбище рассказывают. Наоборот: они свято верят
тамошним колдовским силам, да боятся, что «сторонние» их засмеют. Ну, не глупо
ли? Однако так оно и есть. Посему сделайте одолжение: никому ни полслова,
хорошо?
Может, сегодня вечерком еще потолкуем об этом, многое для
вас прояснится. Пока же скажу лишь, что вы вели себя достойно. Впрочем, иного я
и не ожидал.
Джад.
P. S. Норма не знает, что в письме, — я ей совсем другое
сказал. Вам ведь убытку никакого, верно? А я своей супружнице за пятьдесят
восемь лет, что вместе живем, не первый раз вру. И, думается, не один я такой.
Однако на Страшном Суде буду смотреть Всевышнему прямо в глаза.
В общем, заходите вечерком, выпьем чуток.
Дж.».
Луис задержался на крыльце, оглядел пустую веранду (удобные
кресла и диваны черного дерева дожидаются в кладовке весны), задумался, насупив
брови. Не докладывать Элли? Что ж, он и не доложил. Так, значит, там и другие
животные похоронены? А небылицы, выходит, тоже не вчера, а три века тому
появились?
…МНОГОЕ ДЛЯ ВАС ПРОЯСНИТСЯ.
Он подчеркнул ногтем эту строку и впервые заставил себя
задуматься о вчерашнем походе. Трудно собрать все воедино, воспоминания
расползаются, как гнилая ткань, мигают в памяти отдельные эпизоды — все как в
наркотическом сне. …Вот он взбирается на гору валежника… вот почему-то
посветлело кругом, когда они шли по зыбкому месту, да, посветлело и потеплело,
причем значительно… Но все эти вспышки в сознании — будто сказанные невпопад
последние слова на операционном столе, перед тем как по мановению анестезиолога
погрузишься в забытье.
…НЕ ПЕРВЫЙ РАЗ СУПРУЖНИЦЕ ВРУ. И, ДУМАЕТСЯ, НЕ ОДИН Я ТАКОЙ.