После того, как Валентин Сергеевич примирил меня с бензолом,
дело пошло на лад. Он проводил со мной гораздо больше времени чем с мамой и
сумел-таки заставить меня если не полюбить химию, то хотя бы сдать ее на
четверку.
Но с мамой у него не клеилось. Он все больше грустнел,
думая, что как только я сдам выпускные экзамены, он станет не нужен, и мама
даст ему от ворот поворот. Мне было безумно его жалко, и, чтобы подбодрить, я
как-то высказалась, что всегда была на его стороне и химия здесь абсолютно не при
чем.
Прошло несколько месяцев, я уже была в университете, у меня
появились новые друзья и Артем. Валентин Сергеевич куда-то исчез, вероятно
решил не навязываться, казалось бы теперь ничего не должно мешать маминому
счастью с ее ненаглядным Игорем. Но она все медлила с окончательным решением,
пока я не пригрозила, что выйду замуж раньше нее, у нас с Артемом дело к тому
шло. Мамуля посмотрела на себя в зеркало, нашла несколько седых волосков,
осознала наконец, что молодость не бесконечна и надо как-то определяться; после
этого она мигом выбросила из головы своего псевдоромантического Игоря и
призналась мне, что Валентин Сергеевич перед окончательным их расставанием все
же пытался поговорить с ней о любви, но она свела все на шутку. И теперь он
обиделся, и она боится, что он никогда больше не придет.
Когда я говорила с Валентином Сергеевичем по телефону, он
спросил, как я себя чувствую, потому что от сдерживаемого смеха у меня началась
икота.
– Приходите к нам, Валентин Сергеевич, завтра
обязательно. Мама очень просит!
– Это правда? – спросил он дрогнувшим голосом.
– Правда, правда! – Они мне ужасно надоели:
взрослые люди, а ведут себя как в детском саду.
В общем, они поженились. Жили они… Мать как-то призналась
мне, что она не понимает, за что ее выбрал Бог, что редко какой женщине
выпадает такое счастье. Валентин Сергеевич относился к ней прекрасно, и часть
любви перенес на меня, потому что упорно считал, что это я их свела.
Они жили вот в этой трехкомнатной квартире напротив
Сосновского парка. Валентин Сергеевич много работал, стал директором Института
биохимии. Но после того, как ему исполнилось семьдесят лет, он решил, что
института ему многовато, и по настоянию мамы взял себе кафедру. из-за этого
случился курьез, потому что раньше по статусу ему была положена служебная
машина с шофером, а потом, когда он перестал быть директором института, машину
отобрали.
«И как тебе это понравится? – возмущалась мама. –
Он купил новые „Жигули» и учится водить! Это в семьдесят-то лет!»
Я ответила, что ни минуты не сомневаюсь в том, что через
месяц он будет катать ее на машине. Так оно и вышло.
Мама умерла ночью во сне – обширный инфаркт. Она не
страдала. Зато Валентин Сергеевич… Но держался он здорово.
После похорон я уехала в командировку. Вернулась через
месяц. Валентин Сергеевич очень постарел, но ни на что не жаловался. Незаметно
подошли поминальные сорок дней. Когда мы мыли посуду после ухода родственников
и знакомых, Валентин Сергеевич в обычной для него суховатой манере сказал, что
я могу забрать мамины вещи, и что все, что у него есть – эту квартиру, машину,
дачу в Вырице и вклад в Сбербанке – он завещал мне. От неожиданности я чуть не
выронила тарелку. Потом опомнилась и растерянно сказала, что мне вообще-то
ничего не надо. На что он твердо возразил, что у него никого нет, с моей
матерью он был счастлив двадцать лет благодаря мне. И что сейчас его завещание
меня ни к чему не обязывает, и только потом, когда его не станет, он ждет от
меня одной услуги – взять на себя заботы о Горации. Видя, что я с испугом
покосилась на огромного ротвейлера, который грыз на полу кухни кость,
оставшуюся от бараньей ноги, Валентин Сергеевич усмехнулся и сказал, что
Горацию пять лет, ротвейлеры живут восемь, максимум девять, и он надеется, что
столько-то протянет, чтобы никого ничем не обременять.
Что-то со мной случилось тогда, я очнулась в комнате на
диване, а замечательный старик еще поил меня чаем и утешал.
Я позванивала ему изредка, он радовался моим звонкам,
говорил, что много работает и гуляет с Горацием. Разумеется, он страшно тосковал.
Надо было навещать его почаще, но у меня тогда был полный цейтнот. На работе
неприятности, и еще мы разводились с Олегом. То есть сначала мы собирались,
потом долго обсуждали моральный аспект, потом материальный, в общем, забот
хватало.
И однажды мне позвонили из института и сказали, что Валентин
Сергеевич попал в автомобильную аварию и лежит в тяжелом состоянии в
Академической больнице на проспекте Мориса Тореза.
Когда я его увидела, то в первый момент даже испытала
облегчение, потому что никаких особенных повреждений у него я не заметила.
Руки-ноги были целы, и даже капельница не стояла у кровати. А голова хоть и
была забинтована, но не сильно. Он открыл глаза, но не узнал меня, посмотрел
равнодушно. Привезли после аварии, сказала медсестра, вроде бы столкнулся с
«мерседесом». Все-таки в таком возрасте водить машину рискованно, реакция не
та…
Я поболталась немного возле палаты и ушла, потому что моего
присутствия пока в больнице не требовалось. Звоните, сказал доктор, узнавайте.
Я звонила и добилась разрешения его навещать, потому что Валентин Сертеевич
пришел в себя. Но в голосе его лечащего врача я не услышала особой радости. Они
огорошили меня еще в приемной: старик потерял память. Он сидел на кровати, смотрел
жалобно и пытался сам есть кашу трясущейся рукой. Участливый доктор накапал мне
валерианки и разрешил посидеть немного в ординаторской. Он сказал, что функции
у больного восстановятся, но память, возможно, не вернется никогда.
– Вряд ли вы сможете за ним ухаживать, –
предупредил он, – такое под силу только очень близким людям.
– Идите к черту, – разозлилась я. – Как
только будет можно, я заберу его домой.
– Ну что ж, – согласился он, – возможно, дома
ему станет лучше.
С работы я уволилась. Просто высказала этим наглым молодым
девкам все, что я о них думаю. И начальству тоже досталось. Почему-то в
последнее время главным достоинством сотрудника, в особенности женщины,
считается ее возраст. Чем моложе, тем лучше. Скоро несовершеннолетних начнут на
работу брать. Ошибки, которые они допускают в работе, объяснят их неопытностью,
а если такие же ошибки допускает женщина постарше, считается, что она уже в
старческом маразме. Где логика, я вас спрашиваю?
В общем, уволилась я, ни капельки не жалея. Что я, переводов
не достану, что ли? Как-никак, два языка. В крайнем случае, уроков наберу.
С разводом тоже вопрос решился быстро. Как только Олег,
узнав о моем увольнении, начал упрекать меня, что я несдержанная, что хорошая
работа на дороге не валяется и так далее, я собрала вещи и сказала, что
переезжаю к Валентину Сергеевичу, потому что хоть он и в больнице, но в
квартире остался Гораций. Он тоскует о хозяине и вообще не любит быть один.
Стало быть, материальный, то бишь квартирный вопрос отпадает, и препятствий к
разводу быть не может. Олег согласился со вздохом.