Она резко повернулась, бледная, не замечая протестующего
прилива боли в спине.
Роберт мягко, вопросительно взирал на нее, руки аккуратно
сложены. На затылке первые признаки будущего вихра. Он не выглядел испуганным.
«Мне показалось, – подумала она. – Я на что-то смотрела, и,
хотя там ничего не было, мне что-то привиделось. Просто так поучилось. Однако…»
– Роберт? – Она пыталась произнести это властно, так, чтобы
в ее голосе звучало невысказанное требование сознаться. Но не вышло.
– Да, мисс Сидли? – Его глаза были темно-карие, почти
черные, будто ил на дне ленивого ручья.
– Ничего.
Она повернулась к доске. По классу пронесся шепоток.
«Спокойно!» – приказала она себе и снова обернулась к ним
лицом.
– Еще один звук, и вы все останетесь после уроков вместе с
Джейн! -Она обращалась ко всему классу, но смотрела прямо на Роберта. Его
взгляд выражал оскорбленную невинность: «Кто, я? Только не я, мисс Сидли».
Она повернулась к доске и начала писать, уже не косясь даже
краешком глаза. Истекли последние полчаса, и ей показалось, что Роберт, выходя,
бросил на нее странный взгляд. Он как бы говорил: «У нас с вами секрет,
правда?»
Этот взгляд не выходил у нее из головы. Он застрял там,
будто крохотный кусочек мяса между двумя резцами – вроде бы маленький, а
ощущение такое, будто там целый камень.
В пять часов она принялась в одиночестве за обед (варенные
яйца с поджаренными хлебцами), не переставая думать об этом. Она не из тех
школьных старых дев, которых с воплями и причитаниями выпроваживают на пенсию.
Такие напоминали ей картежников, которых не оторвешь от стола, когда они
проигрывают. Она-то не проигрывала. Она всегда была в выигрыше. Она опустила
глаза на свой незатейливый обед.
Всегда ли?
Перед ней предстали чисто вымытые детские личики ее третьего
класса, и отчетливее всех – лицо Роберта.
Она встала и зажгла свет.
Позже, когда она уже засыпала, перед ней проплыло лицо
Роберта, неприятно ухмыляющееся в темноте. Лицо начало изменяться.
Но прежде чем она ясно представила, во что оно превратилось,
его поглотила тьма.
Мисс Сидли провела бессонную ночь и пришли в класс с
соответствующим настроением. Она ждала, почти надеялась, что кто-то зашепчет,
захихикает, а то и пукнет. Но класс вел себя тихо – очень тихо. Они безропотно
уставились на нее, и казалось, что их глаза, словно слепые муравьи, давят на
нее.
«Перестань! – строго приказала она себе. – Ты ведешь себя,
как капризная выпускница учительского колледжа!»
Снова день тянулся бесконечно, и когда прозвучал последний
звонок, она испытала большее облегчение, чем школьники. Дети выстроились у
двери ровной шеренгой, по росту, взявшись за руки.
– Разойдитесь, – скомандовала она и огорченно слушала их
радостные вопли, когда они выбегали через вестибюль на яркое солнышко.
«Во что же оно превратилось? Что-то луковицеобразное. Оно
мерцало. Уставилось на меня, да, уставилось и ухмыляется, и это было вовсе не
детское лицо. Оно было старое и злое и…»
– Мисс Сидли?
Голова у нее дернулась, и она непроизвольно икнула.
Это был мистер Ханнинг. Он сказал с извиняющейся улыбкой:
– Не хотел вас испугать.
– Все в порядке, – произнесла она более сухо, чем
намеревалась. О чем она думала? Что с ней происходит?
– Давайте проверим бумажные полотенца в туалете для девочек,
если вы не возражаете.
– Конечно. – Она встала, приложив руки к пояснице. Ханнинг
сочувственно посмотрел на нее. «Ради Бога, – подумала она. – Старой деве вовсе
не весело. И даже не интересно».
Она прошмыгнула мимо Ханнинга и направилась через вестибюль
в туалет для девочек. Стайка мальчишек, которые несли ободранные и исцарапанные
бейсбольные принадлежности, замолкла при виде ее и с виноватыми лицами
просочилась за дверь, откуда вновь донеслись их крики.
Мисс Сидли нахмурилась, размышляя над тем, что в ее время
дети были другим. Не вежливее – на это у детей никогда нет времени, и не то
чтобы они больше уважали старших; у этих появилось какое-то лицемерие, которого
раньше не было. Послушание с улыбкой на виду у взрослых – этого раньше не было.
Какое-то тихое презрение – оно выводило из себя и нервировало. Как будто они…
«Скрываются под личиной? Так, что ли?»
Она отогнала от себя подобные мысли и вошла в туалет. Это
было маленькое Г-образное помещение. Унитазы выстроились в ряд вдоль длинной
стены, раковины – по обе стороны короткой.
Проверяя корзинку для бумажных полотенец, она взглянула на
свое отражение в зеркале и вздрогнула, присмотревшись к нему. Ее не волновало
то, что она увидела, нисколько. Появилось выражение, которого не было еще два
дня назад, – испуганное, настороженное. С внезапным ужасом оно осознала, что
расплывчатое отражение бледного, почтительного лица Роберт в ее очках запало ей
в душу и засело там, словно гнойник.
Дверь открылась, и она услышала, как вошли две девочки,
хихикая над чем-то своим. Уже собравшись выйти из-за угла, она услышала
собственное имя. Она повернулась к раковинам и начала вновь проверять корзинки
для полотенец.
– А он тогда…
Тихие смешки.
– Она знает, что…
Опять смешки, тихие и липкие, как сильно раскисшее мыло.
– Мисс Сидли…
«Прекратить! Прекратить этот шум!»
Бесшумно крадучись, она могла видеть их тени, расплывчатые и
нечеткие в рассеянном свете, который просачивался сквозь матовые стекла.
Ее осенила новая мысль.
«Они знали, что я здесь».
Да. Да, они знали. Маленькие сучки знали.
Она вытрясет из них душу. Будет трясти, пока не застучат
зубы и смешки не превратятся в вопли, будет бить их головой о кафельные стены,
пока не заставит их сознаться, что он знали.
И тут тени изменились. Казалось, они вытянулись, потекли,
словно плавящийся воск, приобретая причудливые сгорбленные формы, и мисс Сидли
вынуждена была прислониться спиной к фарфоровому умывальнику; сердце у нее
бешено колотилось.
А они все хихикали.
Голоса изменились, они больше не принадлежали девочкам, они
стали будто бесполыми, бездушными и очень-очень зловредными. Медленный,
набухающий звук, подобно нечистотам, затекал в уши, где она стояла.