Мое преступление (сборник) - читать онлайн книгу. Автор: Гилберт Кийт Честертон cтр.№ 59

Когда я был еще очень молодым журналистом, меня выводила из себя одна особенность типографских работников, которую, возможно, замечали и другие люди с похожими взглядами. Равно как и их ошибочное мнение о том, что рационалист и националист – это одно и то же. Я имею в виду манеру печатников превращать слово «космический» в слово «комический». В те времена меня это очень раздражало. Но позже я пришел к выводу, что они были правы. Глас народа всегда прав. Космическое комично.

Более того, есть еще одна причина, в силу которой нам почти неизбежно приходится в эксцентричной манере защищать то, во что мы всерьез верим. Эксцентричность сама по себе тесно связана с серьезностью. Пока что-либо не превознесли, его невозможно низвергнуть. Почему это забавно, когда человек внезапно поскользнется посреди улицы? Здесь возможно лишь одно разумное объяснение: потому что человек – подобие Бога. Если упадет кто-то еще, это уже не будет забавно. Никто не находит ничего смешного в том, как падают деревья. Никто не видит утонченного абсурда в том, как падают камни. Ни один человек не остановится на дороге с громким смехом при виде падающих снежинок. К падению молний относятся с полной серьезностью. Обрушение крыш и высоких зданий воспринимают всерьез. И только когда споткнется человек, мы начинаем смеяться. Почему же мы смеемся? Потому что это важный религиозный вопрос: это Падение человека. Только человек может быть нелеп, поскольку только он может быть возвеличен.

Все вышеизложенное, занявшее большую часть моей статьи, было не более чем отступлением от темы. Пора вернуться к моему разгоряченному корреспонденту, который упрекнул меня в легкомысленном отношении к спиритизму. Очевидно, что этот образованный человек в самом деле очень на меня рассердился. Он употреблял в письме крепкие выражения. Заявил, что я напоминаю его брата: вероятно, это должно было разверзнуть передо мной бездонную пропасть позора. Суть его нападок можно свести к двум утверждениям. Во-первых, он спрашивает, какое право я имею рассуждать о спиритизме, если сам признаюсь, что не побывал ни на одном сеансе. Все это замечательно, но существует великое множество событий, на которых я сам не присутствовал, но не имею ни малейшего намерения отказываться от разговора о них. Я не собираюсь (к примеру) прекратить обсуждение осады Трои. Я не намерен безмолвствовать по поводу Французской революции. Мне не заставят молчать о недавно оправданном убийстве Юлия Цезаря. Если рассуждать о спиритизме не имеет права никто, кроме тех, кто побывал на сеансах, то из этого вытекают достаточно серьезные выводы: точно так же можно сказать, что никто не имеет права говорить о христианстве, за исключением тех, кто присутствовал в момент сошествия Святого Духа. И это было бы ужасно. Мне представляется, что я в состоянии сформировать свое мнение о спиритизме, даже не общаясь с духами, равно как и свое мнение о Японской войне ^[72], не встречаясь с японцами, или об американских миллионерах, не будучи знакомым (благодарение Господу) ни с одним из них. Блаженны не видевшие, но уверовавшие: ^[73] это изречение можно назвать проповедью современной журналистики.

Однако второе возражение моего корреспондента выглядит более важным. Он обвиняет меня в отрицании ценности обмена сообщениями с соседними мирами. Я никогда не отрицал этого. Вот что я говорил на самом деле: исследования в области спиритизма строятся на иных принципах, чем все прочие. Если человек насаживает наживку на крючок, рыба обязательно клюнет на нее, даже если сам он заявляет, что никаких рыб вообще не существует. Если человек намазывает ветку птичьим клеем ^[74], птица обязательно попадется, даже если он считает веру в птиц предрассудком. Однако душу нельзя поймать на наживку. Нельзя поймать Бога с помощью птичьего клея. Все разумные учения соглашаются с тем, что такая поимка в определенной мере зависит от веры ловца. Таким образом, все сводится вот к чему: если у вас нет веры в духов, то все ваши усилия будут тщетны, а если она есть – то зачем вам ловить их? Если вы не верите, то не сможете. А если верите, то не станете.

В этом существенное различие между исследованиями в данной сфере и в любой другой. Жрец взывает к богине по той же причине, по которой муж зовет жену: потому что уверен, что она есть. Если человек будет очень громко выкрикивать слово «Мария» исключительно для того, чтобы убедиться, что если он будет заниматься этим достаточно долго, в конце концов какая-нибудь женщина с названным именем придет к нему и станет его женой, он как раз и окажется в положении современного спиритиста. Приверженцы старых религий взывали к своему Богу. Приверженцы новых обращаются к любому богу, который согласится стать их Богом. Смысл всех религий, которые существовали в мире прежде, состоял в том, что вы все знали о своих богах еще до того, как узрели их, если такое когда-либо случалось. Мне представляется, что спиритизм абсолютно прав с любой из своих мистических сторон. Сверхъестественная его часть кажется мне вполне естественной. Невероятное выглядит очевидной истиной. Но я считаю его настолько рискованным и неубедительным, что он в определенной степени сближается с наукой. Он исследует, достойны ли боги того, чтобы их исследовать. Мужчина (в определенном возрасте) может посмотреть в глаза своей возлюбленной и увидеть, что они прекрасны. Но ни одна нормальная женщина не позволит мужчине посмотреть ей в глаза, чтобы проверить, действительно ли они прекрасны. То же самое тщеславие обычно наблюдается и у богов. Или прославляйте их, или оставьте в покое, но не ищите их, если не уверены, что они есть. Не ищите, если не уверены, что хотите найти. Их это очень раздражает.

Перевод Сергея Удалина

Все эти разговоры о детективных сюжетах на железной дороге погрузили меня в пучину воспоминаний. Не буду говорить, что в этой истории правда, а что нет, вы сами скоро поймете, что в ней нет ни слова лжи. В ней также нет ни разгадки, ни концовки. Как и многие события в нашей жизни, это лишь фрагмент головоломки, чрезвычайно увлекательной, но непостижимой для человеческого ума. Вся сложность жизни в том, что в ней слишком много интересного, и потому интерес наш ни на чем подолгу не задерживается. Мелочи, которых мы не замечаем, на самом деле есть обрывки бесчисленных историй, а наше обыденное и бесцельное существование – тысячи увлекательных детективных сюжетов, спутавшихся в единый клубок.

То, что я пережил, сродни всему этому, и, как бы то ни было, это вовсе не выдумка. Я не выдумывал события, те немногие, которыми богата эта история, но что еще более важно, я не выдумывал атмосферу той местности, а ведь это в ней заключался весь ужас происходящего. Я помню все так, словно вижу наяву, и описывать буду именно то, что вижу.

* * *

В пепельный осенний полдень несколько лет назад я стоял у вокзала в Оксфорде, собираясь взять билет до Лондона. И по какой-то причине – от праздности ли, от пустоты в голове или в бледно-сером небе, от холода – взбрела мне в голову прихоть не ехать поездом, а выйти на дорогу и пройти пешком хотя бы часть пути. Уж не знаю, как оно у вас, но пасмурная погода, в которую все валится из рук, впускает в мою жизнь романтику и стремление к движению. В ясные дни мне ничего не хочется; мир совершенен и прекрасен, и остается только им любоваться. Под бирюзовым куполом неба меня тянет на приключения не больше, чем под куполом церкви. Но когда фон нашей жизни сереет, во имя священного стремления к ней я стремлюсь расцветить его огнем и кровью. Когда блекнут небеса, человек сияет ярче обычного. Когда на небе свинцом и тусклым серебром постановлено ничему не происходить, именно тогда бессмертная душа, вершина творения сущего, возвышается и молвит: да произойдет! Даже если произойдет всего лишь убийство полицейского. Но это лишь отвлеченные рассуждения все о том же – тусклое небо пробудило во мне жажду перемен, скучная погода отвратила меня от скучного поезда, так что я двинулся в путь по проселочным дорогам. Вероятно, именно в тот момент и город, и небо причудливым образом меня прокляли: спустя годы я написал в статье для «Дейли ньюс» о сэре Джордже Тревельяне из Оксфорда, прекрасно зная, что он работал в Кембридже ^[75].