И вот, после множества разговоров в общаге про начало взрослой жизни и выбор конкретной области, Грир решила послать заявку в журнал Фейт Фрэнк. Работа будет осмысленная, пригодятся ее навыки в написании текстов. Днем она будет за деньги заниматься феминизмом, по вечерам сможет писать свое. Зи согласилась, что попробовать стоит.
– Тебе это подойдет. А вот я пишу просто ужасно, – пожаловалась Зи, – и очень жаль, потому что здорово было бы работать у Фейт Фрэнк.
Сотруднице «Блумера», которая ответила на ее звонок, Грир объяснила, как и когда познакомилась с Фейт. Удивительно, но на следующий день ей перезвонили, и сотрудница сказала: «Фейт вас помнит». Грир опешила. Она не могла представить себе, как это Фейт Фрэнк помнит ее три с половиной года спустя, однако это так и было.
А теперь в «Блумере» не открывали дверь – и все начинало казаться злой и замысловатой шуткой. Наконец, после неимоверно долгого ожидания, дверь распахнулась, какая-то молодая женщина взглянула на Грир и грубо произнесла:
– Да?
– Я к Фейт Фрэнк, по поводу работы.
– Это вы зря.
– Простите?
Женщина отвернулась и зашагала вдоль ряда кабинетов, мимо пустой стойки администратора. Вдалеке, в коридоре, стояли рядышком, заслоняя вид, еще несколько женщин. Грир искала глазами Фейт, но не видела. Что-то было фундаментальным образом не так. Невежливый прием, скучившиеся сотрудники, атмосфера утраты, тревоги, шока. Группа женщин распалась на две половины, точно раздернулись кулисы, и между ними Грир увидела маленький кабинет в конце короткого коридора, дверь туда была распахнута. Внутри стояли, обнявшись, две женщины. Одна поглаживала другую по спине. Та, что поглаживала, при ближайшем рассмотрении оказалась Фейт Фрэнк. Именно к ней все устремились в этот душераздирающий момент.
– Кто-то умер? – спросила Грир у сотрудницы средних лет, стоявшей с ней рядом.
Женщина смерила ее лишенным выражения взглядом.
– Да. Амелия Блумер, – сказала она. Грир непонимающе уставилась на нее, и тогда она пояснила: – Мы закрываемся. «Кормер паблишинг» решил нас приговорить. Так что счастливого нам всем упокоения.
– Мне очень жаль. – Ничего другого Грир не придумала. Первая ее мысль, которой она впоследствии очень стыдилась, была не о том, что это означает для журнала, его миссии и его сотрудников, а что это означает лично для нее.
Фейт, проработавшей в «Блумере» дольше других, было уже крепко за шестьдесят, и Грир знала, что любовь окружающих к ней обусловлена прежде всего воспоминаниями о прошлом. Работать в «Фем-фаталь» было бы куда интереснее, чем в «Блумере», хотя в блоге и не платили.
А теперь ей и у Фейт Фрэнк поработать не удастся. Однако, пока она переживала этот факт внутри себя, ей вдруг стало ясно, что все в редакции притихли. Сейчас что-то произойдет. Фейт распрямилась, поглядела вокруг – она будет говорить.
– Послушайте, друзья мои, – начала она. Не «Послушайте, вы!», как строгая и задолбавшаяся учительница, и не с этой новомодной формулировкой, с которой обращаются ко всем присутствующим: «Послушайте, господа», при том что вокруг в основном женщины. – У меня просто сердце разрывается, – продолжала Фейт. – Как и у всех, полагаю. Все сердца готовы разорваться. Мы многое сделали. Мы были едины в борьбе. Едины в своих победах. Мы боролись за равенство полов, за репродуктивные права и против насилия. Здесь, в этой редакции, мы про все это писали. А еще мы сидели друг у друга в гостиных и обсуждали все на свете, и вместе ели пророщенные злаки. Мы съели очень много пророщенных злаков. Мне вообще кажется, что это мы ввели на них моду. – Раздалось сентиментальное хихиканье. – Да, в чем-то мы добились успеха, а в чем-то потерпели громкое поражение – равенство полов, это я про тебя – но и вы знаете, и я знаю, что все это имело смысл. Имеет и сейчас. Мы – часть истории, истории борьбы женщин за свои права, хотя, впрочем, зачем я вам об этом говорю. Мы занимались этим много лет, будем заниматься и дальше. – Она подняла глаза. – Только не плачьте, пожалуйста, а то мы тут все разревемся и утонем в потоке слез, как барышни восемнадцатого века. – Кто-то засмеялся сквозь слезы, настроение слегка переменилось. А потом Фейт произнесла: – Знаете, беру свои слова обратно. Давайте поплачем! Выплачем все это раз и навсегда, а потом двинемся дальше!
Фейт была точно такой же, как и тогда в Райланде: доброй, умной, чуткой. Да, ее нельзя было назвать тонким или особенно оригинальным мыслителем. Но она использовала всю силу своей души и таланта на то, чтобы вдохновлять, а порой и утешать других женщин. Грир не будет работать в «Блумере», потому что «Блумера» больше не существует ни в какой форме, ей даже не удастся пройти собеседование у Фейт Фрэнк – а это было бы здорово, вне зависимости от результата.
– Тут все кончено, пора расходиться, – объявила присутствовавшим Фейт. А потом повела рукой. – Но там, – добавила она, – все продолжается и будет продолжаться всегда, это знает каждый из нас. Никуда мы не денемся. Так что до встречи там.
Женщины зааплодировали, кто-то плакал, сразу несколько заговорили, перебивая друг друга, стали фотографироваться вместе. Кто-то открыл бутылку шампанского, потом заиграла музыка, самая подходящая, старый хит Опус «Сильные». Грир воспользовалась моментом, чтобы выскользнуть за дверь и, выходя, успела услышать первые слова песни:
Все равно я могу проходить сквозь стены
Хотя на ногах у меня лабутены
Мы сильные
Мы толковые
Мы хитрые
На все готовые…
У Грир горло сжималось от разочарования, и от чего-то еще, более серьезного. Она вышла обратно в вестибюль – за другими дверями так и не смолкли звуки обычной жизни: свист бормашины, топот дабстепа, гул голосов, занятых делом. Мир продолжал вращаться, не замечая, что феминистский журнал, некогда очень значимый, содрогнулся в агонии и умер.
Кори ждал в кофейне на углу Западной Тридцатой улицы – так они договорились. Грир не могла ему сказать заранее, когда закончится собеседование, и он решил: «Ты не переживай, я просто тебя подожду». Он сидел в дальней кабинке в оранжевом принстонском худи и штудировал какую-то статью по экономике. Рот его теперь обрамляли тоненькие усы и узкая бородка. Грир без слов села с ним рядом, он раскрыл для нее объятия, туда она и спряталась.
– Не сложилось? – спросил он.
– Они закрываются.
– Да ну? Вот ведь невезуха. Ну давай, иди сюда, – сказал он, и она слегка приподняла голову, придвинулась к нему поближе, чтобы он мог поцеловать ее в губы, в щеки, в нос. Он очень хотел, чтобы у нее получилось то, чего желала. Сам он никогда не видел Фейт Фрэнк, хотя после той лекции на первом курсе Грир упоминала ее постоянно, а кроме того, обучала его феминизму в реальном времени, по мере того, как обучалась сама. Грир таким же способом обучилась у Кори микрофинансированию – точнее, его основам. И вот он здесь, ждет ее, сочувствует.