Я отпила вина.
– С тобой победить невозможно. Если я хочу спрятаться, ты называешь меня трусихой. Если я устала прятаться, ты говоришь, что они заберут у меня дочь.
– Мне жаль. – Селия сказала это так, словно сожалела не о сказанном только что, а о том, что мы живем в том мире, в котором живем. – Так ты серьезно? Ты действительно намерена закончить со всем этим?
– Да, серьезно.
– Уверена? – Подошедший официант поставил перед ней стейк, а передо мной салат. – Абсолютно уверена?
– Да.
Какое-то время Селия молчала, глядя на свою тарелку. Похоже, она обдумывала что-то, и чем дольше тянулось молчание, тем ближе я наклонялась к ней.
– У меня хроническая обструктивная болезнь легких, – сказала она, наконец. – Я вряд ли протяну до шестидесяти.
Я уставилась на нее в полнейшем изумлении.
– Неправда.
– Правда.
– Нет, не может быть.
– Может. – Она взяла вилку и отпила воды из стакана.
Я не знала, что сказать. Мысли разбежались, сердце заколотилось в груди.
Селия снова заговорила, и если я смогла сосредоточиться на ее словах, то потому лишь, что это было важно. И я знала, что это важно.
– Думаю, тебе нужно сделать этот твой фильм. Закончить на высокой ноте. А потом… потом, после этого, нам стоило бы уехать в Испанию, на побережье.
– Что?
– Мне всегда хотелось провести последние годы на каком-нибудь красивом побережье. С любимой женщиной.
– Ты… ты умираешь?
– Пока будешь сниматься, я могу подыскать подходящее местечко в Испании, где Коннор получила бы достойное образование. Свой дом здесь я продам. Куплю где-нибудь что-то, чтобы хватило места для Гарри. И Роберта.
– Твоего брата?
Селия кивнула.
– Он приехал сюда несколько лет назад, занялся бизнесом. Мы сблизились. Он… он знает, кто я, и поддерживает меня.
– Что это за болезнь, хроническая… как ее там?
– Что-то вроде эмфиземы. От курения. Ты еще куришь? Надо прекратить. Немедленно.
Я покачала головой – с курением было покончено уже давно.
– Процесс можно замедлить при соответствующем лечении. Какое-то время я еще могу вести нормальный образ жизни.
– А что потом?
– Потом – снижение активности, затруднения с дыханием. Когда это случится, останется уже недолго. В общем, у нас примерно десять лет… если повезет.
– Десять лет? Тебе же только сорок восемь.
– Да.
Я расплакалась. Ничего не могла с собой поделать.
– Ты устраиваешь сцену. Прекрати.
– Не могу.
– Ладно. Хорошо.
Селия взяла сумочку, положила на стол сто долларов и стащила меня со стула. Мы подошли к швейцару, и она протянула ему свой парковочный талон. Потом усадила меня на переднее сиденье и повезла к себе домой.
Я опустилась на софу.
– Справишься?
– Ты о чем? Конечно, не справлюсь.
– Ты сможешь, а потом мы все это сделаем. Мы будем вместе. Думаю, у нас получится – провести остаток жизни вместе. Если только ты справишься. Но, положа руку на сердце, я не смогу поступить так с тобой, если ты не уверена, что сможешь пережить.
– Что именно пережить?
– Еще одну потерю. Я не хочу, чтобы ты любила меня, если ты не уверена, что переживешь это во второй раз.
– Я не переживу. Конечно, не переживу. Но хочу пережить. – Я помолчала. – Да. Хочу и смогу. Лучше так, чем никак.
– Уверена?
– Да. Да, уверена. Так уверена, как ни в чем другом. Я люблю тебя. Всегда любила. И мы должны провести остаток жизни вместе.
Она обняла меня и поцеловала. А я снова расплакалась.
Селия тоже заплакала, и наши слезы смешались, так что было уже не разобрать, где мои, а где ее. Я знала только одно: что снова обнимаю женщину, подаренную мне судьбой.
В конце концов ее блузка оказалась на полу, и мое платье обвилось вокруг бедер. Я чувствовала ее губы на моей груди и ее руки на животе. Я сбросила платье. Простыни на постели были ослепительно-белые и мягкие. От нее уже не пахло ни сигаретами, ни спиртным – только лимоном.
Проснувшись утром, я убрала с лица ее разметавшиеся волосы, повернулась на бок и прижалась к ее спине.
– Вот что мы сделаем, – сказала Селия. – Ты уйдешь от Макса. Я позвоню одному другу в конгрессе. Он представитель от Вермонта. Ему нужно засветиться в прессе. Надо, чтобы тебя увидели с ним. Запустим слух, что ты уходишь от Макса ради мужчины помоложе.
– Сколько ему?
– Двадцать девять.
– Господи, он же ребенок.
– Именно так люди и скажут. Все будут в шоке от того, что ты встречаешься с ним.
– А если Макс попытается меня опорочить?
– Пусть говорит что угодно, это будет уже неважно. Люди подумают, что он просто бесится от досады.
– А потом? – спросила я.
– А потом ты выйдешь за моего брата.
– Зачем мне выходить за твоего брата?
– Затем, что, когда я умру, все, чем я владею, достанется тебе. Ты будешь контролировать все мое наследство.
– Ты можешь просто передать его мне.
– Чтобы кто-нибудь попытался забрать у тебя все под тем предлогом, что была моей любовницей? Нет. Так лучше. Умнее.
– Но выходить замуж за Роберта! Ты с ума сошла?
– Он сделает это. Ради меня. Потому что он распутник, и ему нравится укладывать в постель едва ли не каждую женщину, которая попадается на глаза. Для его репутации это именно то, что надо. Обе стороны в выигрыше.
– И это все вместо того, чтобы просто сказать правду?
Я почувствовала, как она вздохнула.
– Мы не можем сказать правду. Разве ты не видела, что сделали с Роком Хадсоном?
[32] Если бы он умирал от рака, они устроили бы телемарафон.
– Люди не понимают, что такое СПИД.
– Они прекрасно все понимают. Только думают, что он это заслужил.
С тяжелым сердцем я откинулась на подушку. Конечно, Селия была права. На глазах у меня в последние годы Гарри вот так же терял друзей, бывших любовников, становившихся жертвой СПИДа. Я видела его красные от слез глаза, когда он боялся, что заразился, когда не знал, как помочь любимым. И видела Рональда Рейгана, который так и не признал то, что происходило у него на глазах.