Двадцать пять лет на Кавказе (1842–1867) - читать онлайн книгу. Автор: Арнольд Зиссерман cтр.№ 74

Прошло дня два, от Гаджи-аги ничего еще не получалось, вдруг нарочный доставляет мне предписание князя Эристова тотчас прибыть в Закаталы «по экстренным делам службы». Не зная, в чем дело и предполагая действительно что-нибудь экстренное, я сел на коня и поскакал. Сделав почти без отдыха сорок пять верст под дождем и резким осенним ветром, я слез в Закаталах с лошади весьма утомленный, порядочно промокший и прозябший и пошел прямо к Эристову. Не успел я разинуть рот для неизбежного «честь имею», как на меня посыпался град тех распеканий, какие в добрые старые времена составляли специальную славу всероссийского начальства. «Да как вы, милостивый государь, смели принять на себя роль наместника; вы налагаете своей властью взыскания на целые общества; вы сочли себя самостоятельным ханом; вы забыли, что я здесь ваш прямой начальник, что без меня вы шагу ступить не смеете; вы думаете, что в эполетах вы уже важный человек; да их как дали, так и снимут мигом; я вас сюда назначил, я вас одним росчерком пера и уничтожить могу» и т. д. и т. д., с криком, пеной у рта и беснованием; забываясь, он подергивал висевшей на повязке раненой рукой, что, очевидно, производило сильную боль и выражалось на лице болезненными гримасами; не дал он мне выговорить ни единого слова, все возобновлял крик, вертя в руках прошение Алмалинского общества, и закончил: «Извольте прийти завтра для подробного объяснения; мне теперь некогда больше с вами толковать». Я машинально повернулся и вышел, совершенно разбитый нравственно и еще больше физически; голова горела, а во всем теле чувствовалась сильная дрожь; я поспешил на квартиру, чтобы обсушиться и согреться, но это не помогло, ночью у меня оказался сильный жар; послали за доктором, начались прикладывания к голове льда и всякие лечения; я пролежал две недели. Взбалмошный Эристов по два раза в день присылал узнавать о моем здоровье, сам приходил наведываться, и когда мне уже стало лучше, болтал и острил как ни в чем не бывало!.. Просто обезоруживал человека, и рассердиться на него нельзя было.

Между тем от секретаря окружного управления я узнал, что по представленной алмалинским старшиной просьбе всего общества Эристов тотчас велел написать моему помощнику, без сомнения подстрекнувшему жителей на жалобу, приказ прекратить всякие действия, возвратить скот жителям, а меня вытребовал в Закаталы. «На том это дело-де и остановилось, да князь уже и забыл о нем».

Оправившись от болезни, я явился к Эристову и разъяснил все дело подробно, высказав ему, что вместо всей истории следовало прежде потребовать от меня письменного объяснения и тогда уже делать распоряжения; а прямым приказом помощнику я оскорблен в глазах жителей, и теперь, очевидно, они на мои угрозы будут отвечать смехом. Он не хотел сознаться, что поступил по-мальчишески и оставался при своем, что я кругом виноват, позволив себе принять меру, которую только наместник вправе был утвердить. За излишнюю же горячность в распекании если не прямо извинялся, то, очевидно, старался смягчить дурное впечатление, сворачивал от делового разговора к разным шуткам, намекал на мои якобы донжуановские похождения среди татарок и т. п. Прекратил и я дальнейшие препирания, объявив, что желаю просить четырехмесячный отпуск в Россию для свидания с родными, которых оставил уже почти восемь лет тому назад. Эристов согласился, но требовал, чтобы я категорически заявил, намерен ли я возвратиться к своей должности в Элису или отпуск есть только предлог уехать совсем? Мне хотя и весьма хотелось оставить эту военно-полицейскую службу и пойти прямой военной дорогой, не зная еще, как удастся все это устроить, я не решался прямо отказываться от должности; я объявил, что иду в отпуск и намерен возвратиться к сроку.

Затем я явился к генералу Чиляеву, доложил и ему об отпуске; он также спросил, намерен ли я возвращаться, прибавив, что требует этого от меня в уверенности, что теперь, зная язык и местные условия, я буду полезен в этом крае. Вообще Б. Г. Чиляев был очень любезен, благодарил за деятельность в тревожное летнее время и повторил требование возвратиться в срок.

Исправлять мою должность назначили какого-то чиновника Вакуловского, который вместе со мной на другой день и выехал в Ках. В течение двух-трех дней я сдал ему все управление, собрался в дорогу, попрощался с беками, товарищами по охоте, уверив всех, что в апреле буду назад, и 15 декабря 1849 года выехал в Тифлис.

XXXI.

Приехав в Тифлис, я на другой день представился главнокомандующему. Князь выразил при этом удовольствие, что видит меня, наконец, в военной форме, много расспрашивал об Элису и тамошних делах, спросил, зачем я приехал. «Еду в отпуск, ваше сиятельство, почти восемь лет не видался с родными». – «А, хочешь эполетами похвастать? Ну, поезжай с Богом».

В то время князь Воронцов, будучи наместником кавказским, оставался и новороссийско-бессарабским генерал-губернатором, и все более важные дела того края доставлялись ему из Одессы на разрешение. Во избежание медленности при отвратительных путях сообщения, весьма неисправном ходе почты и отсутствии телеграфа были учреждены постоянные рейсы курьеров, которые каждого 1 и 15 числа выезжали одновременно из Тифлиса и Одессы; обыкновенно курьерами посылались казачьи урядники, но случалось, что ездили и офицеры или чиновники, которым была надобность ехать в Одессу или через нее, – таким образом, оказывалось им вспомоществование и, главное, при курьерской подорожной устранялась известная пытка странствования по тогдашним почтовым станциям с подорожной «по частной надобности». Вздумал и я воспользоваться такой льготой и обратился с просьбой об этом к самому приближенному адъютанту главнокомандующего князю А. М. Дондукову-Корсакову (ныне правитель Болгарии). Он был так любезен, что обещал доложить об этом князю, но прибавил, что 1 января мне нельзя будет ехать, ибо уже обещано другому, а ждать придется до 15 числа; на это я не мог согласиться, ибо было 19 декабря и прожить в Тифлисе четыре недели выходило и слишком накладно, и большой потерей отпускного времени. Я попросил устроить мне хоть обратную поездку 1 или 15 апреля и написать об этом, кому следует в Одессу. Князь Дондуков согласился и на другой день известил меня, что пишет об этом директору генерал-губернаторской канцелярии в Одессе, к которому мне и следует в свое время явиться. В тот же день, 20 декабря 1848 года, я и выехал по Военно-Грузинской дороге «в Россию» (до сих пор, даже в Ставрополе, еще говорят: приехал из России; это-де Кавказ, а то Россия). Рассказывать подробно о моей поездке считаю излишним, во-первых, потому что ничего такого со мною не случилось, что не было бы знакомо всякому, ездившему по России в те времена, когда еще не было железных дорог, а приходилось совершать переезды в несколько тысяч верст на перекладной по дорогам, носившим это название как бы в насмешку; во-вторых, потому что главная цель моих воспоминаний – служба на Кавказе и связанные с нею приключения.

Я проехал через Екатеринослав, Житомир, но Белорусскому шоссе в Петербург и обратно через Киев в Одессу; оттуда 1 апреля курьером через Николаев, Херсон, Симферополь и Керчь в Тамань, затем по Кубани в Ставрополь и обычным путем через Владикавказ в Тифлис, всего до восьми тысяч верст, в ужасное время распутицы и слякоти. Особенно от Одессы по невылазной грязи в Крыму и от Тамани по черноморским плавням, где приходилось по три-четыре версты почти плыть на тройке, моя сумасшедшая скачка отозвалась крепко на боках. Эти последние две тысячи верст, невзирая на адскую дорогу и остановку в Керчи, пока пароход доставил меня через пролив в Тамань, я сделал в шесть суток; 7 апреля я был уже в Тифлисе.