Двадцать пять лет на Кавказе (1842–1867) - читать онлайн книгу. Автор: Арнольд Зиссерман cтр.№ 73

Покончив с закупками (впрочем, главного я не нашел – ни золотых эполет, ни погончиков, ни пуговиц, ни шпор) и помывшись в одной из великолепных бань, гораздо роскошнее устроенных, чем тифлисские, я уехал из Нухи.

Батальон гренадер простоял у меня с неделю; время проходило для меня в кругу русских людей несколько разнообразнее; случилось к тому же какое-то небывалое спокойствие, так что я всю неделю не выезжал из укрепления. Наконец, получено приказание батальону возвратиться в Закаталы, и уже на другой день после его ухода мне дали знать, что партия качагов человек до ста (в таком количестве они еще никогда не собирались вместе) напала на аул, название я забыл, Нухинского уезда (вблизи моей границы) и со значительной награбленной добычей безнаказанно ушла! Очевидно, что если бы на каждых 25 верстах поставить по батальону с двумя пушками, да в промежутках – по сотне казаков, да если бы жители искренно хотели нам содействовать, то аулов бы не грабили, и в стране могло бы водвориться спокойствие, но для этого не хватило бы всей русской армии.

Приходится остановиться на следующем заключении: занятие азиатских стран европейскими войсками большей частью чрезвычайно легко, но покорение их, благоустройство для достижения конечной цели, то есть извлечения выгод экономических и вознаграждения за принесенные жертвы, весьма трудно; для этого военная сила может служить только, так сказать, некоторой точкой опоры в крайних случаях. Ту т требуется административная деятельность, не та узко-полицейская, называемая у нас «администрацией», представителями коей главнейше фигурируют местные исправники со становыми приставами, а обширная, обнимающая все отрасли государственной администрации, руководимая несколькими опытными, просвещенными, изучившими край лицами; тут требуется, чтобы все «элементы дружно стремились к цели: и суд, и народное образование, и развитие путей сообщения, и промышленные, торговые предприятия поощрения местных производств и прочее, и прочее – все это должно быть пущено в ход, да не на бумаге только и по проектам, выработанным в канцеляриях надутыми бюрократами, для которых хороший почерк важнее содержания, а на широких основаниях, после всестороннего гласного обсуждения и с правом местных жителей, и даже мелких чиновников, нередко лучше знающих все условия и быт провинций, чем их грозные повелители, излагать безбоязненно свои мнения, не страшась известного «а, вы, м. г., рассуждать смеете!». Нужно поменьше опеки и регламентации, нужно поменьше синекур и непотизма, вообще нужно изменить многое, многое, что бывало на Кавказе и в других местах, а может, и еще продолжается… Да и за всем этим прочное умиротворение завоеванных мусульманских стран с получением государственных выгод останется делом трудным, требующим много ума, энергии, жертв и особенно времени, что и видим в Алжире и в Индии, невзирая на завоевателей, далеко опередивших нас на всех путях цивилизации.

После долгих хлопот удалось мне, наконец, раздобыть пару эполет с прочими принадлежностями; ротный портной смастерил мне сюртук на славу, и я защеголял по Элису и Каху во всем блеске кавалерийского корнета! С этой минуты у меня появилось стремление к действительной военной службе, к отрядам, экспедициям, гражданская деятельность окончательно потеряла в моих глазах всякий интерес; военные наклонности, еще с детских лет обнаруживавшиеся, невзирая на всяческие преграды, получили наконец свое удовлетворение в эполетах, доставшихся мне таким необыкновенным, исключительно редким образом; оставалось завершить дело начистоту. Каким путем действовать в этом случае, я колебался и определенного плана составить не мог: прямо отказываться от приставской должности я не решался, чтобы опять не возбудить неудовольствие князя, как тогда, при увольнение из Тушинского округа. Я отложил дело до поры до времени.

Дни шли за днями, те же разборы бесконечных жалоб и споров, те же разъезды, те же неудачные попытки захватить какую-нибудь шайку качагов; становилось просто монотонно. Я стал чаще принимать участие в охотах беков и пристрастился так, что уже редкий день пропускал без выезда на свежесжатые поля с ястребами и ищейками; перепелок в течение двух-трех часов мы налавливали по несколько десятков. Какое удовольствие испытывалось, как, бывало, вспорхнувшая от приближения собаки перепелка мигом, на лету, схватывалась когтями брошенного с руки ястреба! К концу сентября перепела почти исчезли, и мы открыли поход против фазанов с другими, большими ястребами, по бурьянам и терновникам у опушки лесов; для разнообразия забирались подальше в леса и на полянах окружали кабанов, а то подъезжали к берегам Алазани и стреляли из винтовок плавающих диких гусей или гоняли лис и зайцев. Я просто запоем предался охоте и благодаря разнообразию не заметил, как прошла осень. Снега покрыли горы, переходы через хребет сделались трудными, наступило то относительное спокойствие, которое повторялось всякую зиму, когда значительные партии неприятельские уже не могли врываться к нам, а качаги решались действовать только мелкими парами и более робко; я переехал опять в свою кахскую квартиру.

В конце ноября явился ко мне один из торгующих армян и объявил, что накануне он с товарищем, переночевав в ауле Алмало, выехали верхами оттуда, переправились через Алазань на почтовую дорогу, отправляясь в Грузию. Не отъехали они нескольких верст, как вдруг из одной балки выскочили человек десять конных татар, сделали в них выстрелы, которыми товарищ его ранен, и стали их ловить; не видя возможности ускакать, он бросился с лошади в кусты и пробрался к переправе; несколько казаков по его просьбе поскакали к месту происшествия, но кроме скрывшегося в стороне дороги тяжелораненого армянина, никого не нашли; обе их лошади с привязанными к седлам переметными сумками, в которых кроме разного имущества было в мешочках серебряных денег более двух тысяч рублей, захвачены разбойниками. Армянин в числе нападавших узнал двух человек, виденных им на ночлеге в Алмало, и вообще уверял, что вся эта шайка – тамошние жители, вовсе не качаги, которые в такое время не решатся пробираться за Алазань на почтовый тракт, да и качаги вообще шляются пешими, для удобства скрываться в лесах, а эти были все конные, очень хорошо одетые и вооруженные. Оставив раненого на станции, армянин пошел в Алмало, объявил о случившемся и просил содействия старшин к поискам грабителей. Просьба его была встречена отказом и насмешками.

Хотя подобные происшествия не были для меня особенной редкостью, но в этот раз я, вполне убежденный, что, прикрываясь фирмой качагов, сами жители пустились на грабеж, как-то особенно возмутился и послал своего помощника Гаджи-агу в Алмало с тем, чтобы тотчас были указаны виновные и возвращено все ограбленное; в противном случае приступить к описи всего аульского стада буйволов, которое и будет продано на удовлетворение армян, ибо грабеж произошел вблизи Алмало и людьми, отсюда выехавшими.

На другой день Гаджи-ага прислал мне сказать, что алмалинцы ни виновных не указывают, ни удовлетворения армянам оказать не желают, ссылаясь на то, что их ограбили качаги, за которых они отвечать не могут. Он собирал все общество, но армянин между наличными людьми никого не узнал. Помощник спрашивал, что дальше делать? Я подтвердил ему приказ описать скот, вытребовать из ближайшего аула оценщиков, а затем уже последует распоряжение о продаже. Понятно, что мое распоряжение, примененное к известному распоряжению бывшего главнокомандующего на Кавказе Нейдгарта, было только угрозой, на успешный результат коей я рассчитывал; к продаже без разрешения начальства я бы, само собой, не приступил; я выжидал только, какое произведет впечатление процедура описывания и оценки, и собирался тогда донести об этом деле подробно окружному начальнику.