Жизнь Бунина. Лишь слову жизнь дана… - читать онлайн книгу. Автор: Олег Михайлов cтр.№ 106

Разумеется, отношения Бунина и Кузнецовой оставались предметом пересудов русской колонии в Париже. В своем обычном, светлом и чуть юмористическом духе об этом упоминал автору этих строк Б. К. Зайцев, рассказывая о своей дочери Наталье Борисовне: «Раз мы были с ней вдвоем в театре (давно довольно, 7 лет я вообще нигде не бываю, читаю вслух больной жене, ухаживаю за ней). Так вот, тогда одна дама увидела меня с Наташенькой в театре и говорит: «Хороши наши писатели! Нечего сказать. Бунин завел себе Галину, а этот вон какую подцепил».

Вряд ли произошло «чудо» и Вера Николаевна поверила в него: она просто скрыла боль. Особенно недвусмысленным было появление Кузнецовой в 1933 году в Стокгольме. Литератор А. Бахрах в книге «Бунин в халате» писал: «Удочерение» (так этот акт официально назывался при поездке в Стокгольм за получением шведской премии) сравнительно немолодой женщины, скажем, далеко не подростка и ее внедрение в бунинскую квартирку было, конечно, тяжелым ударом по самолюбию Веры Николаевны, по ее психике. Ей надо было со всем порвать или принять – другого выхода не было».

Надобно тут напомнить и о характере и темпераменте самой Веры Николаевны, кротко и подвижнически пронесшей свой нелегкий крест жены писателя и его верного друга. А разделить жизнь с Буниным, при эгоистичности и порою капризности его натуры, было не просто. «Ян», как неизменно называла его только она, любил свою Веру глубоко, не мог жить без нее и без ее забот. Но при этом требовал постоянного внимания, причем воспринимал его как нечто само собой разумеющееся и обижался, словно ребенок, терялся, становился на время другим, почти злым, если получал его меньше, чем ожидал. Недаром Вера Николаевна как-то заметила в дневнике: «Странный человек Ян…»

При всем том до появления Кузнецовой царило тихое, безбурное семейное счастье, только закреплявшееся с годами привычкой. Однако брак Бунина с Верой Николаевной с самого начала (в отличие от пылкой и ветреной Ани Цакни) был рационально рассчитан и выверен. Происхождение, родители, положение, интеллигентность, сам облик московской «ученой» барышни из дворянско-профессорской семьи – все было учтено тридцатисемилетним Буниным, уже пережившим две тяжкие драмы. Но знал ли Бунин счастье с Верой Николаевной как с женщиной?

На этот, без преувеличения, опасный для любого исследователя вопрос приходится ответить: нет, не знал. Была редкая духовная близость, беззаветная, хочется сказать, материнская забота, было у Веры Николаевны чрезвычайное благородство, чувство достоинства и – отметим – природная холодность, что при страстности Бунина значило многое. Явное несоответствие темпераментов; к тому же бездетный брак (то есть отсутствие семьи, как она понималась на Руси спокон веку), что не позволяло не до конца разделенному чувству перейти в любовь к ребенку. Позднейшее (1923) грустное стихотворение «Дочь» («Все снится: дочь есть у меня…») – отголосок этой потаенной драмы.

Появление Галины Кузнецовой не погубило семью, но вызвало перелом всей психологической атмосферы, особенно с переездом «ученицы» в Грасс. Побочным следствием всего этого явилось пробуждение материнских чувств у Веры Николаевны к молодому (1902–1971) прозаику Леониду Зурову, что явилось в дальнейшем источником новой драмы для Бунина. Иные серьезные бунинские исследователи романтически желали видеть в Кузнецовой героиню Данте или Петрарки. В связи с этим И. Одоевцева писала Н. П. Смирнову 12 апреля 1970 года: «Вы не совсем ясно представляете себе Галину. Нет, ни на Беатриче, ни на Лауру она совсем не похожа. Она была очень русской, с несколько тяжеловесной славянской прелестью. Главным ее очарованием была медлительная женственность и кажущаяся покорность, что, впрочем, многим не нравилось».

Она была моложе Бунина на тридцать лет.

Там, в Провансе, Кузнецова пишет «Грасский дневник» – не просто хронику бунинской жизни, но еще и своего рода «биографию романа» «Жизнь Арсеньева». И не ей ли, ее близости обязан Бунин тем, что создает единственную в своем творчестве «открытую книгу», где герой, Алексей Арсеньев, раскрывается «изнутри» (на это указывает еще Марк Алданов). Вспышки вдохновения, озарения, моменты неуверенности, желание преждевременно поставить точку и снова творческий восторг, радость созидания – все это как бы накладывается, словно аппликация, на их полу потаенную любовь, отсвет которой падает на все главные записи Кузнецовой о романе.

«Арсеньева» мы с И‹ваном› А‹лексеевичем›, – пишет она 9 октября 1928 года, – кончали как-то приподнято, так что у меня горели щеки, щемило сердце. ‹…› Он диктовал последние главы, и оба мы были в праздничном счастливом подъеме…»

Галина Кузнецова в эту пору – и желанная, любимая женщина, и друг, духовник, единомышленник, воспринимающий созданное как нечто общее, рожденное в муках чувства, страсти, зажигающей Бунина. Это его пышная осень.

«Сквозь сон все видела отрывки «Жизни Арсеньева», – записывает Кузнецова 12 января 1929 года, – и все хотела сказать, что то место, где Арсеньев сидит у окна и пишет стихи на учебнике, – нечто особенное, тонкое, очаровательное.

…Сейчас, когда все вокруг стонут о душевном оскудении эмиграции и не без оснований – горе, невзгоды, ряд смертей, все это оказало на нас действие – в то время как прочие писатели пишут или нечто жалобно-кислое, или академическое, или просто похоронное, как почти все поэты; среди нужды, лишений, одиночества, лишенный родины и всего того, что с ней связано, «фанатик» или, как его называют большевики, «Великий инквизитор» ^[22], Бунин вдохновенно славит Творца, небо и землю, породивших его и давших увидеть ему гораздо больше несчастий, унижений и горя, чем упоений и радостей. И еще когда? Во время для себя тяжелое, не только в общем, но и в личном, отдельном смысле. ‹…› Да это настоящее чудо, и никто этого чуда не видит, не понимает! Каким же, значит, великим даром душевного и телесного (несмотря ни на что) здоровья одарил его Господь!..

Я с жаром высказала ему все это. У него на глазах слезы».

Кажется, безоблачное счастье, радость от слияния душ и восхищение Буниным – писателем и человеком. Но это один слой. А под ним? «Конечно, она не была счастлива, – замечала, как бы между прочим, о Кузнецовой И. Одоевцева. – Ей было смертельно скучно в Грассе, и жилось им там всем нелегко». И это так.

С одной стороны, совершенно новая, и не только эмоционально, но и творчески, жизнь (молодые литераторы – Н. Рощин, Г. Кузнецова и приехавший вскоре из Прибалтики Л. Зуров, под строгим надзором Бунина, усердно работают в своих «камерах»), чисто женская способность забыть собственное прошлое («Я опять чувствую себя подростком, – пишет Кузнецова, – и в иные минуты мне странно представить себе мою прошлую жизнь, то, что я была замужем, пережила революцию, разрыв с мужем»), сильное чувство вплоть до ревности книжного Алексея Арсеньева (читай – юного Бунина), который, став юношей, испытывает беспрестанную влюбленность и не может смотреть без замирания сердца на голые ноги баб и девок. А с другой?