Подорожник - читать онлайн книгу. Автор: Дарья Алавидзе cтр.№ 20

Удивительная историческая несправедливость по отношению к этому городу состоит в том, что его уроженец архитектор Джакомо Кваренги, один из тех, кто сделал город Санкт-Петербург самым красивым городом в мире, не построил в родном Бергамо ничего.

В базилике Санта-Мария-Маджоре похоронен другой самый известный местный уроженец – композитор Гаэтано Доницетти. Ария деревенского дурачка Неморино «Una furtiva lagrima» из оперы «Любовный напиток» известна даже тем, кто не знает про оперу вообще ничего (ну как же ее поет Паваротти, ах!). И там же, в этой базилике, находятся самые загадочные произведения самого загадочного венецианского художника Лоренцо Лотто, деревянные интарсии на библейские мотивы.

Лоренцо Лотто – это уже своего рода покровитель Бергамо. Про него обязательно стоит почитать труды самых лучших искусствоведов, писавших про итальянское искусство, – Беренсона, Муратова и Ипполитова. Еще за четыреста лет до Сальвадора Дали он имел смелость демонстрировать, что новаторство и нарушение всех канонов – это и есть настоящее творчество. Когда-то Лотто расписал Ватикан, но его росписи были сбиты, чтобы расчистить место Станцам Рафаэля. Это ставит один из самых неразрешимых вопросов в сослагательном наклонении в истории искусства. А что бы было, если бы «Банда Рафаэля» не выжила бы Лотто из Ватикана? Да, тогда бы у нас остался Лотто, но ведь тогда не было бы Рафаэля!

Из Венеции его выгнал Тициан. После этого Лотто долго скитался, создавая многочисленные произведения для церквей Средней и Северной Италии, пока наконец бергамаски не пригласили его в Бергамо расписывать свою церковь.

«Однако умение Лотто переживать свет и цвет глубоко, по-венециански, так, как его не переживали ни флорентинцы, ни ломбардцы, ни тем более фламандцы, остается при нем, и это сообщает его произведениям внутреннюю напряженность, так как внутренний цветовой заряд, скованный линеарностью, все время готов прорваться безумной вспышкой, пожрав предметность, как огонь пожирает дерево, и этот внутренний конфликт и делает искусство Лотто столь оригинальным, отмеченным печатью особенности, непохожести ни на кого и столь привлекательным для модернизма. Экспрессивность Лотто, напоминающая одновременно и экстаз, и истерику, пришлась по вкусу аристократам Бергамо».

Интарсии Лотто – наверное, самые странные, самые загадочные аллегорические ребусы в истории искусства.

Солнце, в центре которого глаз, а из глаза растут руки и ноги, или голый бородатый мужчина, сидящий на осле и держащий в руках зеркало и циркуль, а на голове у мужчины птичья клетка, и обрамляющий их занавес со змеей и отрубленной головой, а по бокам маска и военный шлем.

Хотя, как говорит Ипполитов, «что уж такого загадочного в голом мужике на осле с пустой клеткой на голове? – обыкновенная заметка о том, что человечество, в общем-то, неумно».

Я не знаю, как эти безумие и эзотерика действуют на других, у каждого свои причуды, а я, воровато озираясь, подошла к какому-то стенду и стащила оттуда фотографию Папы Римского Франциска (Папа Франческо). Прямо под торжественные звуки органа, под огромным тяжелым сусальным куполом непосредственно на виду у Бога.

И вполне удовлетворенная этим маневром, вышла из здания на Старую площадь. Но только мы с мужем решились свернуть за угол и поискать, где бы поесть ломбардийской поленты с грибами, из церкви, запыхавшись, выбежал служащий с фотографией позапрошлого Папы Римского Иоанна Павла второго (Папа Джованни Паоло Секондо) в руках.

– Синьора, я увидел, что вы интересуетесь. Какое счастье! Настоящая набожность – это такая редкость сейчас. – Он наклонился ко мне поближе. – Меня тоже в трудную минуту поддерживает святой лик Папы. Сразу уходят все страхи и беспокойства. Вот вам еще. Эту можно даже в кошельке носить. Тут даже молитва есть на обратной стороне. Благослови вас Бог. Хорошего дня.

И так же быстро убежал, оставляя растерянную меня стоять посреди улицы с фотографиями двух Пап Римских, как аллегорию добродетели, ну и в тяжелой атмосфере стыда и иронии происходящего.

После этого мы спустились в нижний город и, естественно, решили заглянуть в Академию Каррара. Это музей мирового уровня. Несколько залов, где по стенам развешен весь цвет венецианского Возрождения – Тициан, Тьеполо, Беллини, Каналетто, Рафаэль, Мантенья.

Мы вошли в зал, в котором висело аж семь полотен Лоренцо Лотто.

– Ну? – Муж заговорщицки наклонился ко мне. – Что ты хочешь, чтобы мы здесь украли?

На любой организованной экскурсии всегда есть человек, которого все ненавидят. Даже на самом адском солнцепеке он бежит самый первый за экскурсоводом, внимательно все слушает и постоянно задает вопросы, тем самым задерживая группу и растягивая время экскурсии. Все бы уже давно сбежали бы из этих музеев, пошли и выпили пива, а этот гаденыш все никак не унимается.

– Какой-какой год, извините, я не расслышал? – старательно записывает он. – А это картина или мозаика? А это Перуджино или Гирландайо? Скажите, а это сам Рафаэль или уже ученики доделывали? А это подлинник? А вот тут почему павлин? А это Папа Климент или Урбан? На какой, вы сказали, фреске Микеланджело мы можем наблюдать похожую позу у Христа?

Только самые добрые самаритяне желают этому зануде диареи, обычно все хотят сжечь эту сволочь на костре на Кампо дей Фьори. В подавляющем большинстве случаев этот раздражающий всех мерзавец – я.

Я люблю историю. Причем даже не в научном строго-архивном варианте, а в более размытом, поэтичном и философском.

Мне кажется, что на свете нет ничего более всемогущего. Я согласна, это спорное утверждение, с ним, безусловно, будут не согласны физики-ядерщики, обладающие властью делить ядра урана по своему усмотрению. И мне бы, вообще говоря, просто из чувства сопричастности нужно занять их сторону. Когда-то на физтехе сам академик Семен Соломонович Герштейн, последний ученик Ландау, лично поставил мне пятерку по теории поля. Разумеется, незаслуженно. Разумеется. Но кто я такая, чтобы спорить со светилом?

Однако все дело в том, что физика, вооружившись изотопами урана, лишь определяет, как мы все можем вдруг умереть, тогда как история иногда меняет то, как мы будем жить. А это все-таки, согласитесь, гораздо актуальнее.

Ну вот возьмем для примера Аппиеву дорогу. С точки зрения современного дорожного строительства, так себе дорога. Древние римляне-то строили хорошо, но посмотрите на нее сейчас. Булыжники, сточенные за две с половиной тысячи лет миллионом ног, дыры, сквозь которые пробивается трава, есть cовсем разрушенные участки, ширина, опять же, для современного человека совершенно недостаточная, нет разметки, поручней, отдельной дорожки для велосипедистов. Да дрянь дорога по современным стандартам, чего уж там. Но именно на ней апостол Петр встретил Христа, к которому обратился с вопросом: «Куда ты идешь, Господи?» (Quo vadis, Domine?)

В тот момент, когда Петр ступил на этот путь, возможно, почувствовав через сандалию жар от нагретых солнцем камней, он защитил, застраховал его на века. В мире нет ни одной дороги важнее. Через две тысячи лет добивает эта страховка. Две тысячи лет, сквозь войны и землетрясения, люди оберегают эти камни, которые помнят, что тут происходило.