В течение двух предшествующих дней без перерыва инокини брали у Владимира и его друзей уроки в оскверненных церквях, ключи от которых им дал епископ. Те превзошли самих себя, обучая эти девственные души, как надо орудовать голосом, чтобы получилась нужная интонация – вечный упрек и вечный плач усопших родственников по несовершенству земной жизни. Память сердца подсказывала монахиням голоса родных, уже несколько стертые, но все еще не забытые. Юродивый, который за тридцать лет своей жизни в этом городе своим собственным голосом проверил, на каких углах города можно добиться наилучшего акустического эффекта, сумел очень точно скопировать баритон умершего епископа Кирилла, самого любимого из пастырей, предшественника Гермогена. Его голос тотчас узнали все старики, помня, как вел он крестные ходы и проповедовал с амвона.
Семья Агаджаняна, вот уже двести лет приставленная к башне с часами и заставляющая время двигаться даже в Тобольске, превратилась во взвод связистов при этой роте сверхбыстрых и сверхэффективных призраков. Самую большую дрожь вызвали крики и вопли бывших политзаключенных, государственных преступников, которых тоже втянули в предприятие Владимира, разыскав в одном из трактиров. Маленьким тоскливым кружком сидели они вокруг стола, даже водка не способна была помочь скоротать их жизни, они клевали носами от скуки и пьянства. Бывшие арестанты с радостью согласились участвовать в отмщении, чтобы напугать отвратительный город, который лишил их способности забывать утекавшее время. Им была предназначена роль святых, почитаемых горожанами в двадцати пока еще открытых церквях, мощи которых были объектом поклонения и святость которых только упрочивали проплывающие мимо века. Бывшие ссыльные превратились в безжалостных судей, они стучали в двери, ворота и требовали ответить им, почему горожане оказались столь неблагодарными, почему ответили злом на милости и благословение.
Бывший офицер, перепугавший женщин своим гигантским ростом и свирепым выражением лица при выходе из крепости, оказался самым убедительным из всех актеров матушки Пульхерии, участвовавших в постановке под названием «Ночь Священного Страха».
Монашенки, которых оскорбили кощунственным вторжением в храмы и монастыри, невиданным на земле русской со времен татаро-монгольского нашествия, вызвали к жизни всех умерших за последние годы жителей города, чтобы те защитили их попранные права. Они шли по улицам вслед за офицером-террористом, а тот выкрикивал проклятия, предавал анафеме отступников с такой силой и убедительностью, какой бедные женщины никогда не слышали в речах епископа, наносившего им архипастырские визиты.
На следующий день совершенно обезумевший город казался мертвым, как кладбище. Только большевики вместе с комиссаром вышли на улицы, попытавшись узнать, куда попрятались те непокорные наглецы, которые посмели покуситься на революционное достоинство города. Но монахини были за дверями своих двадцати церквей, собранные призывом епископа Гермогена, не заставившего себя долго упрашивать, когда матушка Пульхерия пришла к нему за помощью. Несколько дней казалось, что Тобольск никогда не вернется к нормальной жизни. Даже большевики вели себя осторожно, стараясь избегать столкновений с колючими и воинственно настроенными горожанами, реакцию которых на последние события трудно было предугадать. Но когда на площади раздался крик о том, что со стороны реки приближается Преображенский полк, горожане немедленно поняли, что надо делать.
Из домов, лавок, трактиров, церквей стал сбегаться народ: вспыхнуло восстание. Камни, палки, кастрюли, колья, топоры, вилы, старые ружья, рогатины, железные штанги, которыми закладывали засовы, грабли и лопаты – все шло в ход против солдат нового правительства. Восставшие с восхищением обнаружили, что в этом совершенно неорганизованном, стихийном выступлении участвовали и монахини из разогнанных монастырей. Они наравне с мирянами шли в наступление на красных солдат и, как оказалось, очень хорошо знали городские улицы.
Когда к вечеру стало ясно, что город освобожден и владыка Гермоген, облачившись в праздничные ризы и митру, которые надевали и его почтенные предшественники, поддерживаемый под руки Владимиром и Пульхерией, появился, растроганный, на крыльце своей усадьбы, чтобы благословить горожан Тобольска и достойно встретить грозный полк, доказавший в тяжелом походе верность государю всея Руси, а также чтобы вручить командующему ключи от города, оказалось, что дьявол проделал с собравшимися дурную шутку. Перед толпой появилось от силы человек пятьдесят солдат, напуганных и истощенных, несколько измученных и худых офицеров со стертыми лицами – какое-то странное сборище растерянных и поникших духом людей, у которых даже не было командира; князь Ипсиланти застрелился из собственного револьвера, когда вдали на холме показались колокольни Тобольска.
Глава двадцатая
В доме Ипатьева, за многие сотни верст от беспокойного Тобольска, утром 16 июля 1918 года царь почивал крепким сном, несмотря на то что все его близкие уже давно были на ногах.
– Ники, Ники, просыпайся, мы уже позавтракали без тебя, уже девять часов, пора вставать, милый…
Где он? Плотный туман рассеялся, глаза его приоткрылись, и он увидел склонившуюся над ним старуху, грязные окна в незнакомой комнате, уродливую дверь, железную перекладину кровати. Он в Тобольске? Нет, это не Тобольск. Значит, в Царском Селе, потому что из рощи доносится пение птиц. А что здесь делает этот солдат, высунувший голову из-за полуоткрытой двери?
– У Алеши спал жар. Доктор сказал, что кризис миновал.
Наконец-то он узнал голос, это была Аликс, его жена, а сам он был пленником и находился вместе с ней и детьми в мрачном доме в Екатеринбурге.
– Извини, я так долго спал.
– Татьяне сегодня нездоровится.
Аликс произнесла эти слова совсем обычно, но он, еще минуту назад тщетно пытавшийся оторвать голову от подушки и хотя бы сесть в постели, сразу же поднялся. Однако в комнату дочери Николай не пошел, пусть за ней ухаживает мать. Перед его глазами все еще стояло лицо офицера, затерявшегося вместе с солдатами где-то в Сибири, его взгляд, похожий на молчаливый крик. Кто это был?
Алексей снова вернулся к своим играм и не обращал никакого внимания на то, что так удивляло и озадачивало остальных: с самого раннего утра к дому стали слетаться птицы, стая увеличивалась на глазах. Черные дрозды, облепившие всю верхнюю часть крыши, оглашали сад пронзительными криками. Вокруг дома летали голуби, подыскивая место, куда приземлиться. Синицы расположились на ставнях, и их крылья образовали трепещущие наличники. Наверное, царевич предвидел все это в бреду, поэтому сейчас не удивлялся и не беспокоился. Он продолжал листать книгу с занимательными историями и сказками, подарок профессора Жильяра к своему прошлому дню рождения. В книге был и небольшой рассказ о России, который французский наставник особенно часто читал своему ученику.
– Мне бы хотелось попасть вот сюда, папочка.
Алеша развернул перед отцом карту Восточного полушария и показывал пальцем на маленькую, на краю света затерявшуюся Исландию. Четыре завитка по углам карты показывали надутые щеки ветра, позолоченную колесницу солнца, ночь, задремавшую на облаках, обнаженного морского бога на раковине. Но маленький островок, похожий на утиную лапу, вытянутую на запад, казался за пределами мира, невольно заставлял задуматься, все ли вошло на карту в детской книжке, не осталось ли чего-нибудь за ее ровной черной рамочкой.