Белые наступали на город с такой же неторопливостью, с какой приближался гость в зеркале. Наверное, они доберутся сюда слишком поздно, и Николай вместе с рекой успеет наконец выйти в открытое море. Наконец-то он понял, что нужно делать. Прочь все сомнения! Он пристально посмотрел в зеркало; ему стоило отчаянных усилий не опустить глаза, выдержать борьбу с темными силами зазеркалья.
То гда в зеркале появился Он, глаза его сохраняли то же выражение, с которым встретили смерть в Юсуповском дворце в Петрограде.
– Уходи, дай нам умереть спокойно.
– Без моей помощи вы не сможете спастись.
– Уходи и оставь в покое мою дочь, ты нам не нужен!
– Я могу погубить твоих врагов, ты – царь, разве тебе не нужна победа? – лицо Распутина подрагивало в чахнущем свете единственного огонька. – Я дам тебе власть над временем, ты сможешь вернуться в тот год своего царствования, который тебе больше по душе, либо к твоему отцу, можешь позвать его на помощь вместе с твоими братьями и всеми твоими войсками, подумай как следует…
И Николай увидел в зеркале своих братьев: сначала бледное и безжизненное лицо Георгия, потом упавшего на землю Михаила, после узнал отца, его руки, протянутые к нему с мольбой освободить их всех из вечности. Он ударил кулаком по зеркалу. Дом дрогнул, залаял Алешин спаниель, но никто не проснулся.
Дрожащий, взмокший от пота, он повесил упавшее зеркало на место. Удивительно, но только одна трещина прорезала серебристую поверхность. Николай увидел свое отражение таким, каким не видел его прежде, – в целом хороводе лиц: Матильда, Аликс, Елизавета, мать, толпа перед Зимним дворцом… Затем он увидел – и это было мучительнее всего – потерянных в бесконечном марше по Сибири солдат, с потрепанными имперскими флагами, услышал последнюю команду полковника, которую уносит ветром, прежде чем тот падает с коня, пораженный пулей. Кто этот человек? Слегка вытянутое лицо, жесткие глаза были ему знакомы, где-то он их уже видел, а последний возглас офицера все звучал в ушах, как бесполезное уже предупреждение…
Глава девятнадцатая
Бродячая цирковая труппа, приехавшая в Тобольск за несколько дней до праздника покровителя города cв. Алексия, который отмечался 17 июля народными гуляньями, сразу же почувствовала, как сильно переменился город за прошедший год. Труппа прибыла на высоких повозках, в которых хранились их чудесные орудия, каждый год обновляемые и тем не менее всегда те же самые. Первую ночь провели они по обыкновению около Свято-Андреевского монастыря, где сестра Владимира была пострижена в монахини. Кривой на один глаз, с черными прямыми волосами, собранными в конский хвост, с тяжелой золотой бляхой на глазу, Владимир всегда заставлял своих артистов благословлять в монастыре весь волшебный реквизит труппы: машину для извлечения громовых ударов, механизм, пускавший дождевые струи на первые ряды зрителей, маски, кривые зеркала, способные исказить реальность так, что человек в них не отражался, взрывчатые смеси, сосуды со смесями наркотического действия, фильтры, эликсиры.
Со всем этим добром благословлялась и Надя, карлица-татарка, которая не переставала говорить во сне вот уже четыреста двадцать восемь дней и столько же ночей. Именно Надя уловила и назвала то, что неопределенной угрозой висело в воздухе. Она почувствовала это сразу же, еще до того, как народ, собравшийся на площади, начал шикать и освистывать неудавшийся иллюзионистский трюк французского мага Атанора – потрясающую воображение вспышку пламени над городом, которая должна была посеять страшную панику, а потом в три секунды исчезнуть, оставив в воздухе нежный запах сирени ради успокоения толпы.
Тоненьким голоском, который звучал постоянно, словно безостановочно тинькал колокольчик, способный прозвенеть тысячи слов в минуту, карлица произнесла:
– Воздух сегодня непростой! Висит, как подушка, вязкий да медленный, вот и не выходит трюк в положенное время…
Владимиру пришлось признать ее правоту: карлица, как и все люди, душа которых заперта в увечном или немощном теле, обладала необычайной интуицией. Действительно, достаточно было повторить трюк, удвоив положенное магической формулой время, и зрелище получилось бы таким, каким и задумывалось. Но народ на площади явно не одобрял фокусов со второй попытки и продолжал свистеть, послышались требования вернуть деньги за представление, по рублю с человека.
– Ваши рубли? Да какие ж это деньги, добрые люди? На ваших монетах даже царя нету! Как мы можем вернуть вам то, чего у вас нет…
Проклятая карлица, она опять распустила свой длинный язык, и Владимир не успел вовремя заткнуть ей рот. Она, видно, совсем доконать их хочет – начала именно здесь разговор о царе на монетах! Разве она не знает, что его держали в заключении в Тобольске восемь месяцев, а потом увезли куда-то под конвоем? Она не должна была заводить разговор на подобную тему, это опасно, в толпе на площади мог оказаться какой-нибудь комиссар.
И зачем он только вышел на сцену, этот осел Атанор, одетый сегодня Нероном! Утро было явно неудачным для бродячей труппы. Но все же, вглядываясь с импровизированной сцены в толпу на площади, Владимир понял, что слова карлицы отвлекли зрителей от проваленного трюка. Со всех сторон послышались голоса:
– Смотри-ка, и правда! Калека точно сказала… Смотрите, братцы, на моих монетах тоже царь пропал!
– И на моих!
– Точно, только год да цифра «один»!
– Что ж это делается? Кто над нами шутит?!
Народ не подозревал, что ему в руки попали первые рубли, выпущенные новой, советской властью, которые дошли наконец и до Тобольска.
Тут Владимир почувствовал, что «обезглавленные» деньги могут стать его фокусом-шедевром, могут загладить неудачу с первым трюком. Он уже открыл было рот, собираясь заявить о том, что это волшебная сила стерла царскую голову с денег, как почувствовал, что кто-то тянет книзу его руку. Карлица сделала ему знак наклониться и зашептала на ухо, чтобы он выбросил непотребные свои мысли из головы, чтоб он даже не смел об этом заговаривать. Головы своей не пожалеть – вот что значит принять на себя вину за подмену денег перед удалым тобольским людом… Этот город всегда стоял на особицу от других – Сибирь, одно слово. С такими людьми лучше шуток не шутить… Суровый народ был, а теперь и совсем озлился, не надо было приезжать сюда, ох, не надо.
На сцену вышли сиамские близнецы, чтобы продолжить балаганный спектакль, но никто не обратил внимания на их появление; все были слишком заняты тем, что произошло с царской головой на рублях. Монеты лежали на ладонях и, поди-ка, в самом деле ничего больше не стоили. Значит, и правда в Петрограде произошла революция и царь больше не был царем…
В августе прошлого года в город прибыл поезд с царем: триста человек придворных, слуг и военных. Часть их разместилась в доме губернатора. Для тех, кому не хватило места – а всего было сорок пять человек свиты, шесть камеристок, два камердинера, десять слуг, три повара, четыре поваренка, мажордом, медик, секретарь, парикмахер, три спаниеля, а также более двухсот гвардейцев полковника Кобылинского
[26] – в городе реквизировали жилье. Говорили, что царя держат здесь силой, что в Петрограде произошла революция, но никто так и не поверил этому до конца. Люди каждый день видели своего царя, который прогуливался по городу в один и тот же послеобеденный час, улыбался и разговаривал с дочерьми и придворными, в то время как гвардейцы с трудом сдерживали напор любопытных, желавших облобызать его руку. Все знали, что царица не выходила из дома губернатора, не желая оставлять сына, страдавшего гемофилией. Затем, видно, случилось в далеком Петрограде еще что-то, потому что приехали в апреле за царем новые солдаты, красные, большевистские, и увезли его с семьей из Тобольска. Кортеж за ними не последовал – торопились, наверно, вернуться в Царское Село. Потом пошли слухи, что царь теперь в Екатеринбурге.