В поисках императора - читать онлайн книгу. Автор: Роберто Пацци cтр.№ 14

Во время рассказа Кирилла Ефим словно очнулся от глубокого раздумья и стал внимательно слушать. В его глазах зажглись огоньки, казалось, тема разговора задела его за живое и он вот-вот откроет рот, чтобы вмешаться. Но тут снова заиграл Василий, да с такой удалью, что разговаривать стало невозможно. Разозлившись, Ефим выскочил из палатки, чтобы глотнуть свежего воздуха. Его раздражали пьяные морды, тупые глаза, товарищи казались ему глупцами, не желавшими понимать, что происходит. Ох, принесет им этот пир да гуляние беду, так и жди! Говорят, у каждого полка своя душа есть… Ой, недоброе с ней творится в этой глухомани…

«Солдаты не были в бою слишком долго… Что от них осталось? Где фронт, а где мы? Я за весь год ни разу из ружья не выстрелил. Каждый день его тру и чищу, чищу и тру, а зачем? Пока дыры не появятся? Это Ипсиланти виноват, тащит нас все дальше и дальше, привирая, будто царя ищем, хочет от Петербурга подальше улизнуть… Он-то знает, что там происходит, он-то знает… Наши, дураки, пьют да веселятся, а тому только этого и надо».

Ефим затаил неприязнь к князю еще тогда, на западном фронте, когда узнал, что тот не подписал приказ о присвоении ему звания прапорщика, о котором ходатайствовал капитан. Ефим знал даже то, что князь сказал: «Теперь ему уже на пенсии нужно звания получать. Не нравится мне, когда в моем полку сержантам столько же лет, сколько полковникам». Эти слова оставили незаживающую рану в душе старого солдата.

В полку не он один копил обиду на Ипсиланти. Ефим был уверен, что командир первого батальона полковник Гудериан тоже терпеть не может князя. Ефим часто наблюдал за ним, когда тот выходил из палатки командующего после вечернего рапорта. Он наблюдал за полковником не только из-за того неутихающего жжения в груди, которое заставляло его обращать внимание на всех обиженных и недооцененных, – он выполнял работу личного секретаря командира батальона. Гудериан желал Ипсиланти смерти точно так же, как и сам Ефим. Он слишком часто выслушивал от князя упреки в безалаберности, рассеянности, неспособности командовать. Когда князь терял над собой контроль, то не следил ни за тоном, ни за выражениями, отчитывая подчиненных офицеров, но солдатам всегда сочувствовал. Однажды, когда полковник вернулся после очередной унизительной выволочки у князя, Ефим решился и позволил себе заговорить с командиром батальона слишком доверительно. Он притворился, что берет со стола какой-то листок и приблизился к трясущемуся от ярости полковнику:

– Ваше высокопревосходительство, это же сумасшествие, настоящее сумасшествие…

Но Гудериан тут же пришел в себя и смерил сержанта обычным ледяным взглядом, дав тому почувствовать всю глубину пропасти, которая лежала между ними. А Ефим, сам не понимая зачем, вытянулся по стойке смирно, отдав честь офицеру Его Императорского Величества.

Громкий свисток резанул уши. По Транссибирской магистрали, проходящей рядом с Ипатьевским домом, мчался поезд. И все его пассажиры были свободны.

Сам он тоже был когда-то свободен, но в конце концов оказался в этом доме и у потного охранника с монголоидным разрезом глаз должен был выпрашивать разрешение открыть ставни, получая недовольную гримасу вместо ответа. Когда его жизнь была настоящей? Та м, в прожитых годах, в том 1897, или 1909, или 1912, в тех месяцах и днях, которых больше не было, или теперь, здесь, когда вся она сосредоточена в нескольких словах с просительной интонацией? Жизнь давалась ему последним, жадным глотком, она утекала сквозь пальцы, он ощущал эту непрерывную утечку, как ощущают потерю крови. Его жизнь почти не существовала, изношенная вместе с сапогами, которые Трупп ^[15] напрасно пытался начистить до блеска, стараясь не порвать их окончательно. Жизнь истиралась, обнажая свою основу. Он, Николай, еще жил, двигался, разговаривал, как и все те, кто над этим никогда не задумывался, как беззаботные путешественники в поезде, проезжающие мимо города Екатерины, где держат взаперти царя вместе с женой и пятью детьми. Пожалуй, путь на страшную сибирскую каторгу, проклятый тысячами судеб, полный ненависти и сопротивления, начинался действительно здесь. Здесь, за Уральскими горами, кончалась Европа, кончалась Россия, кончался привычный мир. И начинался иной, незнакомый. Николай II, как и его предшественники, правил и Европой и Азией, по ту и по другую сторону Уральской гряды. Теперь семья Романовых, заброшенная в центр собственной империи, оказалась на границе привычного мира.

«Мир бесконечен», – прошептал Алексей, пытаясь однажды ночью сосчитать звезды, которые отец показывал ему из окна их тюрьмы. Мальчик кивал головой и старался запомнить все названия, то и дело переводя взгляд с огромного ночного неба на казавшегося теперь таким маленьким царя, который к тому же им уже и не был, а потом снова всматривался в темную бездну новолуния, в ночь. Им оставалось теперь единственное – ждать, здесь, «на краю света», как говорила Аликс, которая не любила собственных азиатских владений.

Для высланных в Сибирь разрешение остаться в Екатеринбурге уже было царской милостью; разрешение выбраться из Сибири и поселиться в этом заводском городе возвращало надежду на встречу с женой, детьми, родителями. Алексей спрашивал отца, сколько верст отсюда до Петрограда, сколько дней пути, и часами напролет рассматривал карту России, зарываясь в книги по географии. Он смотрел и смотрел на раскрашенные зеленым равнины, желтоватые холмы, голубые моря и синие реки, на темно-коричневую линию Уральских гор. Он вел пальцем по красной ниточке железной дороги, представляя, что едет в Петербург. Он слышал стук колес: тук-тук, тук-тук, тук-тук; видел мосты, вокзалы, разъезды и, наконец, протыкающий небо золоченый шпиль Петропавловской крепости. «Мы дома, мамочка!» – с этим криком он проснулся однажды ночью.

У мальчика была любимая игрушка – пароход, напоминание об одном необычном случае. С нею, перепрыгивая через кровати и стулья, он пускался в путешествие по Черному морю, каждый раз отправляясь из Ливадии. Алексей никогда не был в Европе, он ни разу не покидал России: царь и царица не решались брать его с собой в утомительные государственные поездки. Но он помнил, как однажды к «Штандарту», их яхте, вышедшей в море, подплыли два военных турецких крейсера и сопроводили ее до другого корабля, на котором его отец должен был встретиться с турецким султаном. Алеша помнил, как Нагорный, его верный дядька-моряк, сказал ему: «Мы уже не в России, мы в турецких территориальных водах».

Все познание мира за пределами России заключалось для Алеши в нескольких впечатлениях: ощущение синего спокойного моря за кормой, два крейсера, длинный корабль и сутулый старик, завернутый в золоченые и белые куски ткани, с крючковатым носом и торопливой речью, которая походила на бормотание попугая, привезенного тетей Елизаветой из Америки. Отец и султан обменялись визитами: странный старик тоже поднялся на «Штандарт», чтобы пообедать вместе с ними. Он был окружен роем юных рабов, которые в мановение ока рассыпались по всей яхте. А настоящих министров с ним было очень мало. Сидя за столом, он давал то одному, то другому юноше гладить свою бороду, а остальные, смеясь, выбирали ему лучшие куски и наливали шампанское. Алексею он подарил замечательный военный корабль, пароход длиною почти в метр, с моряками на мостках и у руля, с позолоченными пушками, расположенными в две линии у бортов, и с флагом, на котором был нарисован большой белый полумесяц. Подарок был вручен перед обедом, чтобы Нагорный мог тут же унести его, и темная рука, высохшая и почти просвечивающая, тонкая и цепкая, как коготь, потрепала мальчика за подбородок. Неизвестно, как это ему удалось, но Алексей сохранил и привез сюда единственную оставшуюся у него игрушку – корабль турецкого султана.