И все же солдаты шли хорошо. Они не давали повода упрекнуть их в лености или безволии. Примерная дисциплина, такая же идеальная, как и погода, позволила им проделать такой путь, дойти сюда. А вот что значило это «сюда»? Сами офицеры тоже не знали, что сказать по этому поводу, поскольку карты империи об этой бесконечной стране лесов, примыкающей к Оби, молчали. Чистое белое бумажное пространство, ни озера, ни города, ни горной гряды, не говоря уж об узенькой красной змейке железной дороги. Только большие черные буквы С и И, две первые буквы от слова «Сибирь». По карте, составленной в петербургском Военно-географическом институте еще во времена Екатерины Великой, полк находился сейчас здесь, где-то около первой таинственной буквы.
– Князь, неужели мы когда-нибудь доберемся до Тобольска?.. – прозвучал тихий вопрос, когда Ипсиланти склонился с секстантом над картой, чтобы проверить положение полка, примерно обозначенное адъютантом. Он сразу же узнал этот голос, голос Кареля, и, не поднимая головы от своих расчетов, сквозь зубы процедил:
– Господин капитан, я вас не понимаю. Безусловно, доберемся. Все знают, что государь ждет нас там. Прошу вас больше подобных вопросов не задавать!
Слова, как шары, падали в напряженное молчание, которое делало их еще безумнее. Значит, этот человек пытается ломать комедию даже перед теми, кто знал, как начиналась их вынужденная авантюра, их рискованный обман? Может, он действительно сошел с ума? Он больше не хочет знать правды! Хабалов повернулся, чтобы сделать знак командирам второго и четвертого батальонов, а потом и самому Карелю, чтобы тот молчал и дал высказаться ему:
– Князь, простите старого солдата, но нельзя отказывать приговоренному к смерти в последнем желании… Скажите, это вы – тот волшебник, который вызвал весну посреди сибирской зимы? Если это так, мы поверим и всему остальному, что вы говорите!
– Вы непочтительны, полковник! Я вам не позволяю говорить со мной, вашим командиром, таким тоном! Из-за уважения, которое я питаю к вашим боевым заслугам, я сделаю вид, что ничего не слышал. Если бы мы сейчас были в штабе верховного главнокомандования, я бы этого так не оставил.
«Но мы-то не в штабе», – подумал старый полковник, глядя на походный столик для военных карт, на котором уместились рамка с портретом императора, серебряный подстаканник с гербом, хлыст с рукояткой из слоновой кости, ручки, компасы, секстант – все эти напоминания о цивилизации, такой непреодолимо далекой от этих мест, куда их занесло. От мест, где на дорогах, запорошенных снегом, не оставалось ни колеи от колес, ни следа от сапог, чтобы подтвердить, что есть еще в мире что-то прочное и постоянное – столица, верховное командование, императорские войска.
Конечно, Ипсиланти мог притвориться, что не слышал вопросов своих офицеров. Здесь не было никого, кто мог бы заставить его слушать. Он мог почувствовать себя Богом в пустыне настолько, чтобы уверовать в правду вместо выдумки. В конце концов, что могло быть правдой в подобном месте? Возможно, и сами солдаты только притворялись уверенными в реальности поставленной цели, тогда как на самом деле были загипнотизированы страхом перед истиной настолько, что теперь им хотелось лжи, а не истины. На днях он слышал один разговор – двое ссорились из-за того, кому стоять в личной охране государя, когда они доберутся до Тобольска. Один из споривших вспоминал тот единственный случай, когда ему посчастливилось увидеть царя, принимавшего на плацу смотр, но вдруг остановился на полуслове: «И все же там ничего не видно, впереди, совсем ничего…» Он со злобой повернулся туда, где солнце опускалось к горизонту меж набухших и низких облаков, холодное сибирское солнце. Его товарищи тоже примолкли, вглядываясь в неподвижную даль.
Несколько дней спустя заледеневшая земная твердь словно дала трещину и выпустила наружу все свои тайные силы. Та лая вода и грязь парализовали движение; весна началась мощно и внезапно, как начинается лихорадка. Пришлось мастерить мостки и переходы, целые настилы из досок; началась многочасовая работа инженеров, саперов, мостостроителей, которые должны были обуздать безумствующую землю, в несколько дней превратившую вечные льды в озера со скользким, либо засасывающим дном. Без этого было бы невозможно перехитрить природу, спасти артиллерию и повозки от топкой грязи. Теперь уже весна, короткая сибирская весна манила эти молодые тела отдохнуть, напоминала о всех оставленных ими удовольствиях и спокойном сне; весеннее брожение и неудовлетворенность были хуже всех зимних мук.
Но сам Ипсиланти был доволен. Он смотрел на лихорадочный энтузиазм своих солдат и думал о том, что поход все-таки удался, несмотря на кое-какие потери, что эта странная, поразительно мягкая зима уступила, наконец, место вполне нормальному, законному лету. Неважно, что Тобольск еще далеко, что им так и не удалось добраться до телеграфа, что они снова заблудились. Он был доволен несмотря ни на что.
– Алексей, принеси мне сигары и одну возьми себе.
Ординарец Ипсиланти, который прислуживал князю вот уже десять лет, не оставляя его даже в заграничных путешествиях, принес круглую шкатулку с выгравированными инициалами, но садиться не стал и закурил стоя. Ипсиланти знал, что не стоит уговаривать ординарца сесть, – у того всегда было собственное представление о порядке и дисциплине.
– Как ты думаешь, завтра можно было бы и птиц пострелять, вспомнить добрые времена?
Князь знал страсть Алексея к охоте и, когда бывал в добром расположении духа, подшучивал над этим.
– Нет, ваше высокопревосходительство, нельзя в эту пору, гнездятся они, нехорошо стрелять, когда у них самая любовь.
– Да, Алеша, ты прав, нельзя трогать природу, беспокоить ее, мы и так от нее такие поблажки получили, наперекор всем законам…
Алексей, привыкший к тому, что князь подолгу может говорить сам с собой и не нуждается в собеседниках, ничего не ответил, только выпустил большое облако дыма.
Глава четвертая
Из окна Ипатьевского дома Николай смотрел на безлюдную аллею. Оттуда не слышалось выстрелов – они всегда доносились с другой стороны. Если бы вдруг… если бы чудо все-таки произошло и эта улица соединила его со всем остальным миром… Но на долю его семьи выпало столько чудес, что нужно быть благодарным и за это и не рассчитывать на большее. Когда четырнадцать лет назад обнаружилось, что его новорожденный мальчик болен гемофилией, спасло сына только чудо, и это чудо, воплотившееся в Распутине, еще не раз приходило на помощь.
Аликс, она просто преклонялась перед Распутиным! Но Николая, хотя и понимавшего, что сыну в лице этого человека ниспослана защита каких-то высших сил, все же ни на минуту не оставляло ощущение опасности, угрозы, которая от того исходила. Старец лишил его, царя, харизмы, сделал то, что когда-то пытался проделать с Петром Великим колдун Симеон. Власть, которую он, царь, не знал куда и как приложить, не могла и не хотела оставаться неиспользованной и сама отправилась на поиски нового хозяина. Эта харизма власти, принадлежавшая еще царю Алексею Михайловичу, Алексею Тишайшему, отцу Петра Великого и самому достойному из предков по мнению самого Николая, – эта харизма всегда была прерогативой истинных монархов. И если сегодня европейские династии в упадке, то причина в том, что короли лишились харизмы, опустились до уровня президентов, чиновников.