История Французской революции. Том 2 - читать онлайн книгу. Автор: Луи Адольф Тьер cтр.№ 72

Якобинцы, не принимая яростных предложений Эбера, предложили, тем не менее, чтобы Филиппо, Демулен, Бурдон и Фабр д’Эглантин явились в клуб объясниться по поводу своих статей и речей в Конвенте. Заседание, назначенное для этих объяснений, привлекло огромное стечение народа. Из-за мест выходили чуть не драки, и за некоторые было заплачено по двадцать пять франков. Предстоял суд всесильных якобинцев над двумя новыми группами патриотов. Филиппо, хоть и не был членом общества, однако не отказался явиться и повторил все обвинения, которые уже привел в переписке с комитетом и в своей брошюре. Он не более, чем до сих пор, щадил личности и раза два или три формально обвинил Эбера во лжи в самых оскорбительных выражениях.

Эти нападки начинают волновать собравшихся, и заседание становится бурным, когда Дантон замечает, что для обсуждения такого важного вопроса требуется величайшее внимание и спокойствие; что он не имеет готового мнения насчет Филиппо и обоснованности предъявляемых ему обвинений; что он уже говорил ему самому: «Ты должен доказать свою невиновность или нести свою голову на эшафот»; что во всем этом, может быть, виноваты сами события, но во всяком случае необходимо выслушать всех, и выслушать не только для проформы.

Робеспьер выступает после Дантона. Он говорит, что не читал брошюры Филиппо и знает только, что в этой брошюре на комитет возлагается ответственность за потерю тридцати тысяч человек и что комитету некогда отвечать на пасквили и вести письменную полемику; однако он, Робеспьер, по-прежнему не думает, что у Филиппо были дурные намерения, он только излишне увлекается. «Я не имею претензии, – заявляет Робеспьер, – заставить замолчать совесть моего товарища, но пусть он проверит сам себя и рассудит, нет ли в нем самом тщеславия и мелочных страстей. Я верю, что патриотизм увлекает его не менее, чем гнев; но пусть он подумает, пусть размыслит о борьбе, теперь завязывающейся! Он увидит, что умеренные за него вступятся, аристократы станут на его сторону, сам Конвент разделится и в нем, может быть, возникнет оппозиция, а это было бы большим бедствием и возобновило бы борьбу, только что конченную, и заговоры, расстроить которые стоило так много труда».

И Робеспьер приглашает Филиппо проверить свои тайные побуждения, а якобинцев – выслушать его. Ничто не могло быть разумнее и приличнее этих слов, если не считать тона, всегда напыщенного и назидательного, особенно с тех пор, как Робеспьер получил полную власть над якобинцами.

Филиппо опять начинает говорить – и опять переходит на личности, опять вызывает волнение. Дантон теряет терпение и восклицает, что надо прекратить все эти дрязги и назначить комиссию, которая рассмотрела бы дело и документы. Кутон говорит, что, прежде чем прибегнуть к этой мере, надо удостовериться, стоит ли того вопрос, не просто ли это личная перебранка между частными людьми, и предлагает спросить у Филиппо, думает ли он, в душе и по совести, что имела место измена. Кутон прямо обращается к Филиппо:

– Думаешь ли ты, в душе и по совести, что была измена?

– Да, – неосторожно отвечает Филиппо.

– В таком случае, – говорит Кутон, – другого средства нет: надо назначить комиссию, которая выслушала бы обвиняемых и обвинителей и представила обществу доклад об этом деле.

Предложение принимается, и комиссии поручается рассмотреть, помимо обвинения Филиппо, поведение Бурдона, Фабра д’Эглантина и Камилла Демулена.

Было 23 декабря (3 нивоза). Пока комиссия готовила доклад, полемика и взаимные укоры не прерывались ни на минуту. Кордельеры исключили Демулена из своего общества, представили петиции в пользу Венсана и Ронсена и пришли вручить их якобинцам, приглашая последних поддержать их в Конвенте. Толпа авантюристов и негодяев, из которых почти исключительно состояла революционная армия, везде – на гуляньях, в трактирах, в кофейнях и театрах – показывалась в шерстяных эполетах, шумела и буянила, прославляя Ронсена, своего генерала, и Венсана, своего министра. Их прозвали эполетчиками и очень боялись. С тех пор как вышел закон, запрещавший секциям собираться больше двух раз в неделю, секции превратились в народные сборища самого буйного свойства. Туда посылали своих агентов все партии, которым почему-либо требовалось вызвать очередное волнение. Эполетчики бывали на этих сборищах всегда, и по их милости редкое заседание обходилось без скандала.

Робеспьер, всё так же крепко державшийся у якобинцев, заставил их отвергнуть петицию кордельеров и, сверх того, лишить все народные общества, составившиеся после 31 мая, формальной связи с якобинцами. Это были энергичные меры, разумные и похвальные.

Между тем комитет, прилагая величайшие усилия, чтобы подавить неспокойную фракцию, вынужден был также избегать даже намека на вялость или умеренность. Для того чтобы сохранить свою силу и популярность, комитету следовало выказывать всё ту же строгость относительно фракции соперников.

Вот почему 25 декабря (5 нивоза) Робеспьеру поручили сделать новый доклад о принципах революционного правительства и предложить строгие меры против некоторых знаменитых узников. Отчасти из политического расчета, отчасти по заблуждению Робеспьер упорно указывал на мнимую иностранную фракцию и приписывал ей все вины как умеренных, так и ультрареволюционеров. «Иностранные дворы, – заявил он, – прислали во Францию ловких злодеев, которых держат у себя на жалованье. Эти злодеи совещаются в наших администрациях, втираются в наши секционные собрания и клубы и даже заседали в нашем Национальном собрании; они управляют и будут вечно управлять контрреволюцией. Они рыщут среди нас, выведывают наши тайны, волнуют наши страсти и даже стараются внушить нам наши мнения». Дополняя картину, Робеспьер показал, как мнимые враги толкают то к слабости, то к чрезмерной строгости; вызывают в Париже гонения на религию, а в Вандее восстанавливают фанатическую ненависть к правительству; убивают Лепелетье и Марата, а потом вливаются в группы людей, воздающих им почести; дают или отнимают у народа хлеб, то выпуская, то пряча деньги, словом – пользуются любыми случайностями, чтобы обратить их в ущерб революции и Франции.

Робеспьер, именно в этом обстоятельстве видевший причину всех бедствий, не хотел признать их неизбежными и приписывал проискам иноземцев, которые, конечно, могли быть довольны этими бедствиями, но предоставляли дело порокам человеческой натуры и даже не имели средств искусственно вызывать эти бедствия. Считая всех именитых узников сообщниками коалиции, Робеспьер предложил немедля предать их Революционному трибуналу. Решили безотлагательно судить Дитриха, мэра Страсбурга, сына Кюстина, Бирона и всех офицеров – друзей Дюмурье, Кюстина и Гушара. Конечно, не требовалось декрета Конвента, чтобы Революционный трибунал поразил эти жертвы, но подобное внимание должно было служить доказательством того, что правительство не ослабело. Робеспьер, кроме того, предложил на одну треть увеличить размер награды – то есть земель, обещанных защитникам отечества.

Вслед за этим докладом Бареру поручили составить другой, об арестах. Говорили, что число их с каждым днем возрастает, и просили изыскать средства для проверки поводов к этим арестам. Целью доклада было ответить, не подавая в том вида, «Старому Кордельеру». Барер строго отнесся к переводам древних ораторов, однако предложил назначить комиссию для проверки арестов, что весьма походило на комитет помилования, придуманный Демуленом. Но вследствие замечаний, сделанных несколькими членами, комитет остался при своих прежних декретах, обязывавших революционные комитеты излагать Комитету общественной безопасности мотивы арестов и дозволявших арестантам обращаться к этому комитету с жалобами.