История Французской революции. Том 2 - читать онлайн книгу. Автор: Луи Адольф Тьер cтр.№ 75

Чтение газеты занимает целых два заседания, и только потом очередь доходит до Фабра. Его допрашивают, хотят заставить рассказать, какое участие он принимал в недавно вышедших статьях. Фабр отвечает, что там нет ни одной его запятой, и он может уверить всех, что не знает Филиппо и Бурдона.

Наконец речь заходит о необходимости принять какое-нибудь решение насчет четырех обвиненных лиц. Робеспьер, хотя не был более расположен щадить Демулена, предлагает оставить эти прения и перейти к другому, более важному предмету, более достойному общества, более полезному, а именно – к порокам и злодеяниям английского правительства. «Это ужасное правительство, – говорит он, – скрывает под некоторым подобием свободы отвратительный принцип деспотизма и макиавеллизма; надо обличить его перед его собственным народом и ответить на его клеветы, доказывая пороки его организации и его злодеяния». Якобинцы были не прочь перейти к этому предмету; но некоторым хотелось сначала исключить Филиппо, Демулена, Бурдона и Фабра. Один голос даже обвиняет Робеспьера в том, что он присваивает себе какую-то диктаторскую власть. «Моя диктатура, – возражает тот, – та же, что диктатура Марата и Лепелетье; она состоит в том, чтобы каждый день подвергаться опасности погибнуть от кинжалов тиранов. Но мне надоели споры, возникающие в обществе ежедневно и не приводящие ни к какому полезному результату. Настоящие наши враги – иноземцы; их-то и нужно преследовать, их козни разоблачать». Итак, Робеспьер повторяет свое предложение, и общество среди аплодисментов решает, что отложит в сторону споры, возникшие между частными лицами, и на следующих заседаниях займется обсуждением пороков английского правительства.

Этой резолюцией неспокойное воображение якобинцев весьма кстати отвлекалось и направлялось на предмет, могущий надолго занять его. Филиппо уже удалился, не дожидаясь решения. Демулен и Бурдон не были ни исключены, ни утверждены. Что касается Фабра д’Эглантина, то хотя Шабо безусловно оправдал его, однако факты, каждый день доходившие до сведения комитета, не дозволяли больше сомневаться в его соучастии; пришлось издать приказ об аресте и присоединять Фабра к Шабо, Базиру, Делоне и Жюльену.

От всех этих дрязг осталось впечатление, неблагоприятное для новых умеренных. Между ними не было никакого заговора. Филиппо, прежде бывший почти жирондистом, не знал ни Демулена, ни Фабра, ни Бурдона; один Камилл был довольно близок с Фабром; а Бурдон совсем не знал всех троих. Однако вообразили, что существует тайная секция, в которой они были сообщниками или которой они дали себя оплести. Легкость характера, эпикурейские вкусы Демулена, два-три раза пообедавшего с богатыми финансистами, доказанное сообщничество Фабра с биржевиками и его недавнее богатство дали повод полагать, что они связаны с продажной фракцией. Если не смели указывать на Дантона как на главу этой фракции, если его и не обвиняли публично, если Эбер в своем листке и кордельеры со своей кафедры и щадили могучего революционера, то между собой они говорили то, чего не смели разглашать.

Самым вредным для этой партии человеком оставался Лакруа; его хищения в Бельгии были доказаны, и можно было открыто обвинять его, не рискуя попасться за клевету. Лакруа причисляли к умеренным вследствие его прежней дружбы с Дантоном, и его позор отчасти падал и на них.

Кордельеры, недовольные тем, что якобинцы перешли к очередным делам, оставив без последствий дело о четырех обвиненных, объявили, что Филиппо – клеветник; Бурдон, ожесточенный обвинитель Ронсена, Венсана и военного ведомства, лишился их доверия и является для них не кем иным, как сообщником Филиппо; Фабр, разделяющий взгляды Бурдона и Филиппо, – только более ловкий интриган; и Демулен, уже исключенный из их среды, тоже лишился их доверия, хотя прежде и оказывал Революции большие услуги.

Ронсена и Венсана подержали в тюрьме и выпустили, потому что ни на каком основании нельзя было отдать их под суд. Невозможно было начать преследование Ронсена ни за его действия в Вандее, потому что события этой войны были окутаны мраком, ни за его действия в Лионе, потому что это значило бы поднять опасный вопрос и обвинить Колло д’Эрбуа и всё правительство. Точно так же невозможно было начать преследование Венсана только за то, что он деспотически распоряжался в военном министерстве. Против того и другого можно было бы начать только политический процесс, а для такого процесса еще не настало время. Итак, их освободили 2 февраля (14 плювиоза) к великой радости кордельеров и эполетчиков.

Венсан был совсем молодым человеком, лет двадцати с небольшим, но при этом изувером, у которого фанатизм доходил до болезненности; он был скорее помешан, чем честолюбив. Однажды жена, навещавшая его в тюрьме, рассказала ему обо всём, что происходило; он пришел в такое бешенство, что бросился к куску сырой говядины, съел его и заявил: «Я бы хотел так же сожрать всех этих злодеев».

Ронсен, становившийся поочередно то плохим памфлетистом, то поставщиком провизии для армии, то генералом, соединял с большим умом замечательное мужество и энергичность. От природы склонный увлекаться до крайности, он был все-таки много выше толпы авантюристов, вызвавшихся служить орудиями новому правительству. Сделавшись начальником революционной армии, он старался извлечь выгоду из положения и для себя, и для торжества своей системы. В Люксембургской тюрьме он и Венсан чувствовали себя хозяевами и не переставали толковать о том, как восторжествуют над интригой, как выйдут на свободу благодаря стараниям своих приверженцев, как возвратятся обратно и освободят заключенных патриотов, а всех других арестантов отправят на гильотину. Они мучили и тиранили несчастных узников, наводя на них страх и ужас.

Выйдя из тюрьмы, Венсан и Ронсен стали говорить, что скоро отмстят и расправятся со своими врагами. Комитет общественного спасения едва ли мог не освободить их, но не замедлил убедиться, что спустил с цепи бешеных зверей и скоро надо будет их обезвреживать. В Париже оставалось четыре тысячи человек из революционной армии, в том числе авантюристы, воры, сен-тябристы и эполетчики, которые, скрываясь под личиной патриотизма, находили, что приятнее грабить дома, чем идти на границы и вести там жизнь бедную, суровую и полную опасностей. Эти тираны, с их усами и большими саблями, выказывали во всех публичных местах беспощадный деспотизм. Имея артиллерию, снаряды и предприимчивого вождя, они могли сделаться опасными. К ним примыкали воротилы, наполнявшие военное ведомство по милости Венсана, который был их гражданским начальником, тогда как Ронсен был их военным главой. Они имели связь с коммуной через Эбера и мэра Паша, всегда готового принять у себя все партии и обласкать людей, которые вызывали у всех страх. Моморо, один из президентов кордельеров, был их верным сторонником и адвокатом у якобинцев. Поэтому на одну доску ставились Ронсен, Венсан, Эбер, Шометт и Моморо и в тот же список вносились Паш и Бушотт.

Эти люди уже не сдерживались в своих речах против представителей, которые хотели, по их словам, присвоить себе власть навеки и помиловать аристократов. Однажды, обедая у Паша, они встретили Лежандра, друга Дантона, прежде подражавшего его неистовствам, а теперь – его умеренности, много терпевшего из-за этого, потому что он выдерживал нападки, которых не смели направлять против самого Дантона. Ронсен и Венсан обратились к Лежандру с обидными словами. Венсан обнял его, но сказал при этом, что обнимает прежнего Лежандра, а не нового, что новый Лежандр сделался умеренным и не заслуживает ни малейшего уважения. Далее Венсан иронически спросил его, носил ли он костюм представителя, когда становился комиссаром. Лежандр ответил, что носил его в армиях, а Венсан заметил, что костюм этот очень пышен, но недостоин истинных республиканцев; что он нарядит в этот костюм манекен, созовет народ и скажет ему: «Вот каких представителей вы себе выбрали! Они проповедуют равенство, а сами покрывают себя золотом и перьями!» Лежандр, в свою очередь, назвал Венсана сумасшедшим и крамольником. Они чуть не сцепились тут же, к великому ужасу Паша. Тогда Лежандр обратился к Ронсену, который казался спокойнее, и просил его умерить Венсана, но тот ответил, что Венсан, правда, несколько вспыльчив, но его характер подходит к обстоятельствам и подобные люди нужны в такие времена. «У вас в Конвенте завелась враждебная фракция, – сказал он. – Если вы не прогоните ее, то ответите нам за это!»