Сабина была и считала себя женщиной взрослой и опытной. У нее были разные истории, более или менее серьезные, и она на свой лад хотела доминировать в мире чувств. Однако Нардо сбивал ее с толку, потому что не только смещал старые ориентиры, но и создавал новые, неожиданные и на первый взгляд достаточно солидные. Прекрасно сознавая границы своей тайной истории с Роберто, Сабина вовсе не горела желанием выносить на всеобщее обозрение отношения, на которые, несмотря ни на что, возлагала надежды, считая их особенными. Однако пришлось капитулировать перед обезоруживающей стойкостью, с какой Нардо отметал все ее попытки подчеркнуть, что в них было много необычайного и достойного восхищения. Он говорил с высоты проделанного анализа сотен и сотен отношений, в какой-то мере одинаковых и очень часто несчастливых. Порывшись во впечатляющем банке сохраненных в мобильнике чатов, он продемонстрировал Сабине, что еще задолго до них многие, и мужчины, и женщины, обменивались сообщениями, фразами и фотографиями, где вспыхивали эмоции, во всем похожие на те, что бушевали в ее мобильнике. Она не сомневалась, что все любовные отношения в какой-то мере одинаковы, но была потрясена, получив свидетельство, что столько людей, абсолютно не похожих на них с Роберто, в чатах говорили те же слова, пользовались теми же оборотами речи и даже реагировали точно так же, как они.
Спокойно и терпеливо Нардо наглядно объяснил ей, что вихрь чувств вполне можно сравнить с конной каруселью, где всадники поочередно дожидаются своего круга в надежде, что именно их круг будет самым быстрым и волнующим и именно они смогут проскакать его неизвестным и никем еще не пройденным маршрутом. Со временем, сталкиваясь с этим новым для нее знанием, Сабина перестала страдать, а даже наоборот, испытывала облегчение. Посредственность так плохо кончившейся любовной истории, действительно похожей на все остальные, этих страданий не заслуживала. Нардо с самого начала предложил решительную терапию, и теперь она дерзко пробивала себе дорогу в душе Сабины. Сама же она была до такой степени благодарна, что ей захотелось его расцеловать, но он и это тоже предвидел, вот ведь проклятый… и от поцелуя пришлось воздержаться.
Доведя до высшей точки эту необычную гармонию, Нардо вдруг поднялся с дивана, не говоря ни слова, подошел к бежевому ящичку магнитофона, включил его и, нажав кнопку на мобильнике, нашел нужную песню — и сразу убавил звук, потому что было уже очень поздно. Пространством завладели мечтательные вздохи Amore che vieni, amore che vai Де Андре.
Quei giorni perduti a rincorrere il vento
A chiederci un bacio e volerne altri cento
Un giorno qualunque li ricorderai
Amore chi guggi da me tornerai
T tu che con gli occhi di un altro colore
Mi dici le stesse parole d’amore
Fra un mese, fra un anno scordate le avrai
Amore che vieni da me fuggirai
[12]
Они в тишине дослушали песню, сидя гораздо ближе друг к другу, чем обычно, и дождались, пока звуки стихнут и растают. Потом Нардо заглянул ей в глаза:
— Сабина, тебе не хватает Роберто?
Размякшая и все понявшая, она отозвалась:
— Конечно, не хватает. Но я на правильном пути, с такой-то звуковой дорожкой.
— А ты уловила, какое послание заключено в этом шедевре Де Андре?
— Только сейчас. Он говорит о сообщающихся сосудах, о падающих яблоках и зеленых полях.
Нардо улыбнулся и нежно ее обнял. В этот момент поцелуй был бы естествен, как выдох после вдоха, но Сабина на это не пошла, и Нардо остался верен своим принципам. Отрываться друг от друга было грустно, но улыбка, которая хранила близость и легкий привкус смущения, помогла смягчить боль.
Нардо вышел из положения, снова став серьезным:
— Мы стремимся идеализировать свой опыт, ибо сознание того, что наши эмоции необыкновенны, поднимает нас в собственных глазах. Фабер объясняет это, как немногим удавалось объяснить: живи теми эмоциями, которые дает тебе твой любимый, будь они негативные или позитивные. А потом он уйдет, и появятся глаза другого цвета, и станут говорить тебе все те же слова любви. Те же самые, которые ты считала особенными. Расставание будет болезненным для обоих, а потом все пройдет.
— Целая библиотека, уложенная в два четверостишия…
— На это способны только великие.
— Верно.
— А теперь, Сабина, давай напишем Роберто письмо, потому что он, как и бо́льшая часть голых обезьян, наверняка этой песни не понял, потому и потерял голову. Странно то, что от него в такой ситуации я этого не ожидал. В его поведении что-то не вяжется, я его до конца не понимаю, а значит — с ним придется взаимодействовать, это очень важно. И таким взаимодействием мы не станем решать его проблемы, просто я займусь решением твоих. Это будет болезненно, Сабина, потому что твои чувства были искренни. Потом все пройдет, и появятся глаза другого цвета. Все так просто… Согласна?
— Согласна.
Послание диктовал Нардо, возложив на нее обязанности писца. Он обдумывал каждое слово, потом заново все перечитал и кое-что изменил. Затем попросил ее разблокировать контакт, отослать сообщение и снова заблокировать. Учитывая поздний час, вряд ли Роберто прочтет это сразу, но дожидаться ответа явно не пойдет на пользу настроению.
Привет, Роберто. Я получила твои розы, а также все остальное, и была вынуждена поменять номер телефона, чтобы ты мне больше не звонил. Я все еще больна; как только выпишусь, меня переведут на другую должность. Ты перевернул всю мою жизнь. И ты ведь знаешь, как это называется, правда? Это называется преследование. До сегодняшнего дня я была беззащитна, потому что нас с тобой объединяло чувство. Немедленно прекрати преследовать меня, иначе я тебя разоблачу, как умею это делать только я, и последствия будут тяжелы и для тебя тоже. Прошу тебя, верни себе достоинство, ведь в тебе его полно, хоть отбавляй. И не ищи меня больше. Сабина.
Отправив сообщение, она молча сидела, чуть прикрыв глаза, — отчасти от усталости, отчасти для того, чтобы позволить звукам «Принцессы» Де Андре, звучавшей мягким фоном, совершить очередное чудо утешения.
Из уважения к моменту Нардо тоже притих. Когда же песня кончилась великолепной кодой на португальском языке, он заметил, что, на его взгляд, альбом «Спасенные души», музыкальное завещание генуэзского менестреля, следует назвать вершиной итальянского музыкального творчества всех времен. Затем наступил упадок, где были несколько взлетов вполне приличной музыки, а все остальное — брак.