Записки и воспоминания о пройденном жизненном пути - читать онлайн книгу. Автор: Захарий Френкель cтр.№ 196

В 4 часа я почувствовал общую слабость, упадок сил. Во время обеда мне стало дурно. Вечером — повторная рвота горьковато-сладковатой водой. Понос и колики. Всю ночь понос, состояние полубредовое. Дистрофия.

21 февраля. Утром — болит живот нестерпимо. Решил пересилить. Убрал комнату и вышел во двор — вынес ведро, колол дрова. Как будто стало чуть легче. Выпил две чашки горячего чая с пшённой кашей (вместо хлеба).

1 марта. Тупик. Безволие. Нет сил принять решение о временном перемещении в ГИДУВ. Всё время возвращаюсь к мысли о необходимости настойчиво советовать Зиночке взять на помощь Всеву Шнитникова ^[317]. Но следует учесть, какова будет атмосфера со стороны Любови Карповны точно, установить лимиты «поручений». Лучше всего ему устроиться для занятий в Политехническом или на «Светлане».

Вечером (до 12 час. ночи) артиллерийский обстрел как будто уменьшился, а днём по временам он доходил до ураганного. Полная изоляция от всего внешнего мира, серая пустота, а на дне, под тиной мёртвого болота — какое-то непреодолимое, стихийное ожидание. Сегодня, как вчера и как много времени уже, никаких проблесков, которые бы освещали возможности реализации ожиданий; всё безвыходно, безнадёжно мрачно, а стихийная сила подсознательного ожидания превозмогает.

3 марта. Окружающая атмосфера и настроение — предельно гнусные. Продолжал составление графиков, окончательно выяснилась необходимость написать заключительные выводы к работе о детской смертности.

14 марта. Пришла Т. С. Соболева. Жутко смотреть на её измождённое, отощавшее, состарившееся лицо. Точно не месяц, а десятки лет её не видел. Несвойственная ей пришибленность и замедленность. Часа три был занят с нею. Её интересует главным образом эвакуация кафедры… Решили просить эвакуировать нашу кафедру во вторую очередь. Смерть (!) Самуила Исаевича и, может быть, также Ожиговой. Половина состава всей кафедры. Случайно уцелела Татьяна Степановна, и ещё более случайно (после поноса от истощения) я. Нужно, однако, думать о сбережении кафедры и всего её содержания для будущего развития и расцвета в восстановленном нашем Ленинграде.

15 марта. Весь день в обычном темпе. Днём — ветеринарный врач Иванов. Головы не вешает, поддерживает свою ветлечебницу на необходимом уровне. Восстановил канализацию, оттаял водопровод, добыл сена, каменный уголь. При настойчивости и деловитости — всё удаётся!

16 марта. Только бы не приехал за мной Андрей Григорьевич, в стационар не хочется, как в тюрьму. Но выхода нет — все продовольственные ресурсы на исходе, а при отсутствии масла, сахара, круп, мяса — опять впаду в голодный маразм.

18 марта. Теперь уже мне невмоготу, и я хочу вырваться в ГИДУВ, к Екатерине Ильиничне. Но как добраться и остаётся ли в силе предложение ГИДУВ а и Андрея Григ. о госпитализации. Всё расстояние пешком — немыслимо!

Утром выполнил весь круг моих комнатных работ. Терзаюсь бесплодно страданиями Зиночки от флегмонозного воспаления клетчатки, но помочь ничем не могу… Конфликты из-за моих попыток вынести её грязное ведро или принести воду из колодца (это узурпировано Зиночкой захватнически)… Никаких продовольственных ресурсов в доме уже нет. Опять и опять мысли о дистрофической гибели, надвигающейся всё неотступнее и неизбежнее.

Первая половина дня — под знаком тщетного ожидания Андр. Григ. и сильнейшего нажима Любови Карповны, чтобы опять госпитализировался. Страдания Зиночки от флегмоны надрывают душу; как самое унизительное оскорбление и обиду переживаю опеку и лишение меня права на «самоопределение» в моих действиях (отняты у меня лопаты, спрятано от меня ведро для зачерпывания воды из колодца). Из каких бы мотивов это ни делалось — фактически это проявление власти надо мною, которое переживается мною как мучительное оскорбление. Попытка договориться с Зиночкой о возвращении ведра безрезультатна. Непроницаемая стена двух разных психологий, двух разных отношений к людям. Показательная в этом отношении история с изголодавшимся мальчиком, пойманным у нас на чердаке — хотел похитить кусок собачатины. Спасающее нас от голодной смерти собачье мясо приносит нам заведующий ветлечебницей. Беспросветно.

19 марта. Тоска предсмертная и беспросветная. Безволие и неопределённость.

20 марта. Неужели же бросать всё на произвол судьбы — все мои работы за 40–50 лет, все материалы, записи, ненапечатанные работы? Никаких сообщений с городом… Недостойное, унизительное положение опекаемого вытекает из того, что сам не добываю ничего — ни по карточкам, ни вне карточек. Буквально положение тургеневского Короля Лира из Курской губернии. Для меня «добывают», значит, меня кормят, а я — из милости опекаемый и, как все опекаемые, — ничего не стоящий человек.

21 марта. Покинутый, забытый, ненужный, лишний потребитель, да ещё к тому же непрерывно алчущий, как изголодавшийся пёс, — таково моё положение на «Полоске». Грядущее или смутно, или темно. Утром — во дворе обычный круг работ. Затем — целый день занимался статистическими расчётами коэффициента повозрастной смертности и перепиской таблиц, а также допиской вставок в злосчастную «старость».

23 марта. Началась весенняя оттепель. Зиночка пешком была во 2-м ЛМИ и в ГИДУВе для скорейшего заточения меня туда. Принесла ужасные вести о Татьяне Степановне, она почти умирает. Перкаль погиб, Андрей Григ. уехал и с моего горизонта, во всяком случае, исчез. Татьяна Степановна выбывает из строя. Не остаётся ни одного сотрудника, с которыми я был бы связан взаимным доверием, одинаковым пониманием. Всё содержание моей жизни подсекается, вырубается, остаюсь пока я, как «голый пень среди равнины». Бывает, что и от пня пойдут побеги, но чтобы из побегов вышли дельные деревья — нужно ведь время, тепло, свет, питающая почва вокруг, защита от бурь, ураганов, ветров, пригибающих к земле и ломающих побеги, а защитной полосы нет.

26 марта. Писал текст к таблице доживания… Неизбежность подчиняться и направляться для госпитализации в ГИДУВ совершенно пришибла, угнетает и разбивает меня. Без руля и ветрил…