– Айгу, она никого не любила больше, чем советника Чхои. В какой-то момент ей пришлось покинуть Дом ярких цветов, потому что для него она стала слишком стара, но упрямство не позволяло ей просить советника о помощи. Ей было просто некуда идти.
– А семья?
– Семья еще в детстве продала ее в школу кисэн.
– Ох…
Я слышала о школах кисэн, где восьмилетних девочек учили петь, танцевать, играть на музыкальных инструментах, читать и писать. Они росли без матерей и отцов, а их слезы утирали обещаниями об огромных поместьях со слугами – но только если они покорят сердце богатого мужчины.
– Я не понимаю, – призналась я. – Если госпожа Сон и советник любили друг друга, то почему же она стала хозяйкой гостиницы?
– Она была слишком красива, и ей это только вредило, – задумчиво проговорил мужчина, словно не услышав моего вопроса. Интересно, подумалось мне, я говорю с ним или все-таки с десятком разбросанных вокруг пустых бутылок? – Повезло тебе, что ты некрасивая.
Я постаралась не подать вида, что меня это задело.
– Так вы ответите или нет? Почему госпожа Сон и советник не вместе, аджосси?
[34]
– Аджосси? – он коротко хохотнул. – Я уже давным-давно вышел из того возраста, чтобы ко мне так обращались. Да я тебе в дедушки гожусь!
– Аджосси! – я начинала злиться.
Наконец он ответил:
– Появилась другая женщина… Чумо! – завопил он и потряс пустой бутылкой, пытаясь привлечь внимание хозяйки.
Мне хотелось протянуть руку и вырвать из него конец истории, но в этот момент к нам вышла госпожа Сон. У нее был широкий лоб и острый подбородок, полные губы и томные мечтательные глаза. Глаза, которые следили за мной. Я поджала губы, будто надеясь скрыть блестевшие на них следы сплетен.
Госпожа Сон поставила новую бутылку на стол мужчины, а затем, посмотрев на мою щеку, натянула тонкие брови-ниточки.
– Что ты натворила? – спросила она меня.
Я удивленно моргнула.
– Прошу прощения?
Она постучала себе по щеке. Только сейчас я поняла, что чувствую прикосновения жаркого летнего воздуха на шраме. Я высвободила несколько прядок из косы и спрятала за ними уродливую отметину.
– Я искала брата. А когда не смогла найти даже его могилу, попыталась сбежать домой, – пробормотала я. – Меня поймали. Вот и все.
– Домой… – ее голос не дрогнул, но в темных глазах пронесся целый вихрь эмоций. – Значит, я не ошиблась: мы уже встречались. Ты та девчушка с рисунком. Так ты нашла могилу брата?
– Еще нет, госпожа.
– Покажи нам рисунок, если он до сих пор у тебя, – подал голос пьяница. – Может, я его видел.
– Да, – согласилась госпожа Сон, – покажи еще раз.
– Моего брата?
– Ты же поэтому пришла, нет?
– Поэтому, госпожа.
Я нащупала под одеждой рисунок и подумала, что, может, это неплохой повод для разговора с госпожой Сон. Вряд ли она обрадуется, если узнает, что я пришла лишь расспросить ее об убийстве. Я передала ей рисунок. Женщина принялась изучать лицо моего брата. Внутри все напряглось.
– Какой хрупкий юноша, – отметила она, присаживаясь на край помоста. Я придвинулась к ней поближе, а секунду спустя через наши плечи заглянул и пьянчужка. – Говоришь, он один в столицу направился… Нет, я никогда его не видела.
– Я тоже, – вклинился пьяница и вернулся к своему алкоголю, наконец-то оставив нас наедине.
– Я бы такое лицо запомнила. А других характерных черт у него не было?
Я часто вспоминала голос брата, его слова, и истории эхом отдавались у меня в ушах, но его внешний облик совсем размылся. Я взглянула через плечо госпожи Сон на чистое небо, пытаясь припомнить, когда мы с братом виделись в последний раз. На лодке, окруженной мутной водой. В моей памяти мелькнули его карие глаза, яркие как янтарь. Поднимающийся и опускающийся на каждом слове кадык, который очень меня забавлял. Оглядывая его образ у себя в голове, я вдруг нахмурилась: об одной детали я за прошедшие годы напрочь забыла. У него на правом предплечье была большая рана – красный, обожженный до мяса лоскут.
– У него на руке был ожог, – проговорила я, все еще витая в воспоминаниях двенадцатилетней давности. – Очень сильный ожог.
Госпожа Сон кивнула.
– От такого ожога должен был остаться шрам. Ты не знаешь, есть ли у тебя родственники в Ханяне?
– Нет, госпожа.
Я очень немногое знала о своем прошлом. Это старший брат с сестрой постарались: они всегда говорили о наших родителях и родственниках шепотом, чтобы я не слышала. Как будто история моей семьи была какой-то жуткой тайной.
– Твой брат был умен?
– Нэ, – кивнула я.
– Тогда он наверняка приехал в столицу, зная, что кто-то тут его ждет, – ответила она. – Несколько месяцев назад, когда мы с тобой впервые встретились, ты сказала, что твой брат мертв. Однако вполне возможно, что он живет и здравствует.
Я опустила глаза, прячась от взгляда госпожи Сон. Она ошибалась. Глупо было даже помышлять о такой нелепице. Мой брат наверняка мертв; где-то глубоко внутри я чувствовала, что это правда, чувствовала порванные узы между нами.
– Аджумма!
[35]
Мои мысли вдребезги разбил выклик служанки. Аджуммами называли грубых, неотесанных женщин в возрасте, а не величественных дам наподобие госпожи Сон.
– Аджумма, вам письмо!
Женщина поднялась, чтобы уйти, и в этот момент я вспомнила, зачем пришла – чтобы провести расследование. Я окликнула женщину:
– Госпожа, последний вопрос! Вы не замечали ничего странного четыре ночи назад?
– Ты о той ночи, когда убили юную госпожу.
– Да.
Госпожа Сон цокнула языком.
– Один полицейский тут уже всех донимал расспросами о той ночи. Он и меня попытался допросить, но я его выпроводила.
– Что за полицейский?
– Красивый такой, – ответила она, а когда я непонимающе вылупилась на нее, добавила: – Очень несносный и заносчивый.
– Полицейский Кён, – прошептала я. – А вы все-таки видели что-нибудь той ночью, госпожа? Он заявил, что один из ваших гостей кое-что заметил.
– Хм. Помню девочку-служанку. Она забежала в гостиницу, спрашивала постояльцев, видел ли кто-нибудь ее хозяйку. Ей ответили, что не видели. Тогда она подбежала ко мне. Бледная такая, кровь от лица отлила, губы почти синие.