– У него не просто умер сын. Его жена страдала от тяжелой депрессии и убила себя и сына! И это правда. Я читал об этом…
– Ты говоришь это только для того, чтобы я не считала тебя таким простодушным. Если б в этом была хоть капля правды, он бы так не поступал с нами.
Я вздыхаю.
– Ладно, Карин, хватит. Может, с фотографией я и поступил необдуманно. Но я только хотел, чтобы люди увидели, что Ханна совершенно нормальная. И не какая-нибудь там зомби или дочка чудовища. Это дочь Лены.
Я перекрываю воду, засучиваю рукава и начинаю скрести сковороду, в которой Карин готовила стейки на ужин.
– Сначала бокалы, тарелки и приборы, – поучает она и оттесняет меня от раковины. – Сковорода всегда в последнюю очередь, иначе вода сразу будет грязной. Дай сюда. – Она шарит в воде в поисках губки, которую я держу в руке. – Я тебя понимаю, Маттиас. Ты пытаешься оградить ее, как пытался оградить Лену. Но не таким образом. Ты только все усугубляешь. Разве ты сам не говорил, что Ханне нужен покой? Так зачем тогда выставляешь ее на публику? А заодно и нас?
Я беру маленькое полотенце с перекладины над плитой и вытираю руки.
– Если тебя это успокоит, Рогнер не знает, что фотография от меня. Я завел для этого новый электронный адрес.
Карин усмехается, но веселья в ее голосе по-прежнему нет.
– Ну еще бы. Потому как знал, что тебе до конца дней пришлось бы спать на диване, если б я выяснила, что ты опять связался с этим козлом.
– А мне придется?
– Еще не решила.
Возвращаю полотенце на место и снова опускаю рукава рубашки.
– Все будет хорошо. Я позабочусь об этом, обещаю.
– Этого я и опасаюсь… – Карин вздыхает. – Только пообещай также, что впредь не будешь сам…
Она не успевает закончить – кто-то звонит в дверь.
– Кто это так поздно? – спрашивает Карин шепотом, затем зажимает рот ладонью и округляет глаза, и уже через секунду сама дает ответ. – Герд! – произносит она сипло. – Разыскали ее тело.
На мгновение рассудок отказывается подчиняться мне; осознание, что все кончено, сдавливает грудную клетку, кровь стучит в ушах. Глаза у Карин широко раскрыты, взгляд остекленевший и неподвижный. Рука, зажимающая рот, начинает дрожать.
Путь от кухни до входной двери растягивается в бесконечность. Я чувствую Карин у себя за спиной, слышу ее тяжелое дыхание. Пытаюсь осознать, что это мои последние шаги в роли отца пропавшей дочери. Что в дальнейшем я буду отцом покойной. Герд был прав: есть разница между предположением и знанием.
Я оглядываюсь на Карин и заключаю:
– Так будет лучше.
Затем берусь за дверную ручку и открываю. Но у порога стоит вовсе не Герд.
Ясмин
Я поджимаю губы и смотрю в потолок. Снова слышу каблуки Кирстен, на этот раз в быстром, нервозном ритме. Мне не нужно поворачивать голову, чтобы удостовериться, что Кирстен стоит в дверях, беспомощно уставившись на меня. До комода дело так и не дошло.
Я представляю, как еще пару минут назад она взялась за скрипучую дверную ручку. Как отворила дверь, которая из лучших побуждений обычно оставалась открытой и которая из лучших же побуждений теперь всегда затворена. Мне представляется ее лицо и как у нее подскочило сердце, когда Кирстен шагнула в комнату.
Белые стены, оклеенные тобой, Лена. Твоими лицами.
– Ясмин, – тихо произносит Кирстен; имя, и только. – Ясмин.
Стены, оклеенные всеми заметками о тебе, какие я смогла найти в интернете. Триста двенадцать статей. Почти целая пачка бумаги, смена картриджа, работа на всю прошлую ночь.
Я слабо моргаю, заслышав шаги Кирстен. Она подходит осторожно, нерешительно, словно приближается к опасному животному. И повторяет:
– Ясмин…
Как ей следовало это понимать, Лена? Как тут не счесть меня сумасшедшей, одержимой? Как тут не подумать, что я погрязла в собственном страдании? Я отказываюсь от солнца, от свободы, от мира. Мне нужно принять душ. Проконсультироваться с дантистом по поводу выбитого зуба. Сходить к парикмахеру и покрасить волосы. Или на худой конец попросить Кирстен, чтобы купила краску. У Ясмин каштановые волосы. Ясмин распахнула бы окна настежь, чтобы увидеть небо. Ясмин вернулась бы к жизни после освобождения. Ведь об этом в унисон твердят все газеты. Ясмин Г. пережила четыре мучительных месяца.
Пережила…
– Ясси?
Кирстен садится на край дивана. Я не испытываю желания смотреть на нее и продолжаю таращиться в потолок.
– Зачем ты сделала это? Для чего расклеила все эти заметки? Что все это значит?
Я закрываю глаза.
– Ясси… – Кажется, теперь Кирстен плачет. Я чувствую прикосновение к своей щеке. – С тобой что-то не так. Тебе нужна помощь.
Можешь кричать сколько угодно, Лена. Никто тебе не поможет.
– Ясмин, ты должна вернуться в больницу.
Тебя все позабыли, Лена. Теперь у тебя есть только мы. Навсегда.
Тело внезапно содрогается. Кирстен хватает меня за плечи и встряхивает.
– Открой глаза, Ясси! Посмотри на меня!
Открой глаза, Лена. Я знаю, что ты очнулась.
Я подчиняюсь.
– Ты слышишь меня, Ясси?
Неприкрытый ужас окрашивает лицо Кирстен в нездоровый оттенок, скулы пошли красными пятнами, как при неудачном гриме.
– Ты меня слышишь?
Слабо киваю. Одинокая слеза, словно дожидалась этого момента, скатывается по моей щеке.
– Это я виновата.
– В том, что случилось, нет твоей вины.
Мотаю головой. Еще одна слеза.
– Я виновата, и они хотят напомнить мне об этом. Из-за меня дети лишились отца. И дома.
– Точно, письмо…
В следующую секунду Кирстен подскакивает с дивана.
– Комод, – долетает до меня, и снова ее каблуки стучат по ламинату.
Я вытираю глаза ладонью и шмыгаю носом. Некоторое время царит тишина – ни шагов в спальне, ни скрипа выдвигающихся ящиков. На миг я задаюсь вопросом, действительно ли Кирстен здесь, или же это очередная выходка моего помутненного сознания. Я поднимаюсь с дивана, выдыхаю, превозмогая боль, и тащусь в спальню.
Сознание не обманывает, Кирстен действительно здесь. Только никак не доберется до комода. Вместо этого она сидит на кровати, чуть склонив голову набок. Взгляд скользит по стенам. Я осторожно присаживаюсь рядом. Бесполезно лгать о том, как я себя чувствую. Стены безошибочно отражают мое состояние. Я снова шмыгаю и утираю глаза.
– Он никогда не называл причин, – начинаю я ломким голосом. – Впрочем, могу понять, почему его выбор пал на меня. Должно быть, я просто оказалась не в то время и не в том месте, да еще имела несчастье чем-то напомнить ему ее, – я киваю на многочисленные фотографии.