Милое дитя - читать онлайн книгу. Автор: Роми Хаусманн cтр.№ 33

Я в измождении падаю в кресло и подтягиваю колени к груди. Правая ладонь все еще судорожно сжимает нож. Может, так оно и есть, я схожу с ума по-настоящему, в медицинском смысле. Возможно, мое место действительно в больнице, в палате, где дверную ручку можно снять по соображениям безопасности. Роняю отяжелевшую голову на колени и всхлипываю. Я в плену, и с освобождением ничего не изменилось. Мне чудится гуляш в айнтопфе – и в человеке, который хочет мне как-то помочь, я чую угрозу и хватаюсь за нож в надежде побороть ее. И даже теперь, с осознанием собственного безумия, меня занимает один вопрос – почему Майя так внезапно исчезла. Не попрощалась, не сказала что-то вроде «оставьте у себя грязную посуду», «я подумала: помойте лучше всё сами» или «простите, мне нужно бежать», или что угодно еще.

Откладываю нож на журнальный стол и стаскиваю себя с кресла. Хочу еще раз проверить дверь, убедиться, что заперла замок. Врачи и психотерапевт не рекомендовали в первое время оставаться одной, раз уж я по собственному желанию покинула клинику и отказалась от размещения в специализированном учреждении. Я сказала им, что поживу у мамы, и, похоже, это прозвучало вполне убедительно.

Дверь заперта на два оборота, это предел. Я подхожу к комоду, подбираю фотографию в рамке и устанавливаю на дверную ручку. Теперь, если кто-то попытается войти, меня предупредит звон разбитого стекла. Отступаю на шаг, смотрю на фотографию. Мы с Кирстен стоим бок о бок, склонив головы, и между нами толстая морда Игнаца. Кирстен держит кота под грудки; его передние лапы безвольно свисают, желтые глаза недовольно щурятся. Через секунду, когда был сделан кадр, он вцепился Кирстен в руку.

«Наш брюзгливый ребенок», – частенько говорили мы.

Я вздыхаю. На глаза попадается стопка писем на комоде. На самом верху лежит сложенная пополам газета, вчерашний выпуск. На первой полосе – фотография Ханны. Еще в хижине, при тусклом свете сорокаваттной лампочки, она казалась очень бледной. Теперь же, на цветном снимке, размещенном в газете, у нее и вовсе зловещий вид: кожа неестественной белизны, водянистые глаза и белокурые волосы. Я провожу пальцем по ее лицу, чуть вздернутым уголкам губ. Так Ханна улыбается.

Внимание рассеивается, буквы плывут перед глазами. Только фотография Ханны сохраняет четкость. Я гадаю, кто мог сфотографировать ее. Кому улыбалась Ханна. И осознаю, что с тех пор как вышла из больницы, ни разу не справилась о ней. Как и о Йонатане. Тиски на висках сжимаются.

И ты называешь себя матерью?

Я называю тебя чудовищем.

Газета с шелестом летит в угол, я массирую виски. Чтобы как-то отвлечься, беру письма с комода и иду на кухню. Сажусь за стол и перебираю конверты. Уведомление из больницы, должно быть, о покрытии расходов на сеансы терапии, которые я все равно пропускаю. Письмо от моего оператора мобильной связи и от водоснабжающей компании. Я их даже не вскрываю, кроме одного, от неизвестного отправителя. Это простой белый конверт, на котором написано лишь мое имя, большими буквами от руки, без адреса. Я разрываю конверт по краю и вынимаю сложенный лист бумаги. На нем лишь два слова: ДЛЯ ЛЕНЫ.

Маттиас

– Маттиас, нет!

Проклятье, так и знал.

– Нет, и всё.

– Дорогая…

Карин роняет вилку на край тарелки. У меня тоже пропадает аппетит, но я стараюсь не подавать вида и отрезаю особенно большой кусок от стейка. Это вполне нормально, убеждаю я себя, более чем нормально, и абсолютно нет причин прерывать ужин.

– Карин, прошу тебя…

– Я сказала, нет.

Она демонстративно берет салфетку и вытирает рот, после чего поднимается, забирает тарелку с почти не тронутым стейком, картофелем и фасолью, и уходит на кухню. Мне слышно, как поднимается крышка мусорного ведра и Карин сваливает туда еду.

– Карин! – перекрикиваю я шум. – Давай хотя бы обсудим это!

В ответ доносится лишь громыхание крышки ведра, затем хлопает дверца посудомоечной машины. Я пытаюсь есть дальше. Мясо кажется мне жестким.

Через мгновение Карин возвращается, встает в проеме между кухней и обеденной зоной.

– Значит, ты это всерьез, – заключает она.

Я прожевываю порцию фасоли.

– Само собой, всерьез. Совершенно нормально забрать ее домой, к семье. И я говорил с фрау Хамштедт. Она не видит препятствий; даже, наоборот, считает, что это окажет хороший эффект в рамках терапии.

– Когда?

– Ну в идеале завтра же.

– Я не об этом. Когда ты договорился с фрау Хамштедт?

Наступает мой черед брать салфетку и вытирать рот.

– Уже пару дней как, – отвечаю я тихо. – И ты была бы в курсе, если бы хоть раз удосужилась поехать со мной.

– Маттиас, не начинай.

– Но это так. Как-никак ты ее бабушка.

Карин снова скрывается на кухне. На этот раз слышно, как открывается холодильник, затем выдвижной ящик, и наконец – хлопок откупоренной бутылки.

Я прошу Карин:

– Налей и мне бокал.

Я заберу Ханну домой, нравится это Карин или нет. Ведь я пообещал ей. «Дедушка, – сказала Ханна, – мне здесь не нравится. Это плохое место. Я не могу спать по ночам, потому что мне грустно. Мне хочется домой».

Дедушка. Это самое прекрасное, что я слышал за последнее время.

Карин возвращается с двумя бокалами, один из которых вручает мне.

– За тебя и твои инициативы.

– Карин, ну перестань, я тебя прошу.

Я наблюдаю, как она с бокалом в руке и на негнущихся ногах подходит к своему стулу.

– Нет, я не перестану, Маттиас. Ты за моей спиной договариваешься с фрау Хамштедт и практически ставишь меня перед свершившимся фактом. Это нечестно, скажу я тебе.

– Я только хотел выяснить, возможно ли – чисто теоретически – забрать Ханну домой, хотя бы на пару дней. И фрау Хамштедт сказала, что ей нужно подумать над этим. Но и от нее не укрылось, что Ханна совершенно замкнулась с тех пор, как оказалась в их центре. В терапевтическом смысле не наблюдается ни продвижения, ни регресса. Ты понимаешь, Карин? Они понятия не имеют, с какой стороны к ней подступиться! Не могут даже поставить диагноз! Как лечить мальчика, они знают, но Ханна, Карин, Ханна… – Я ставлю бокал и всплескиваю руками. – Господи боже, это же наша внучка! Мы должны помочь ей!