Потерянное царство. Поход за имперским идеалом и сотворение русской нации (c 1470 года до наших дней) - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Плохий cтр.№ 91

Термин “Русский мир” восходит к середине XIX века. Его можно встретить в трудах Пантелеймона Кулиша, одного из отцов-основателей украинофильства и участника Кирилло-Мефодиевского общества. Этот термин Кулиш использовал для народа, происходившего из Киевской Руси. В то время Украина была в большей степени интеллектуальным проектом, а не политической реальностью, и поэтому термин не угрожал основам украинофильства как такового. Позже русские славянофилы применили его к этнокультурному сообществу, пребывающему в границах Российской империи. После революции 1917 года он остался в прошлом.

Новую жизнь понятие обрело в конце 1990-х годов: его заново “открыл” Петр Щедровицкий, российский политтехнолог, который пытался сформулировать политику русского правительства в отношении “ближнего зарубежья” в хаосе трансформаций постсоветского общества.

С 2007 года, который был объявлен в России Годом русского языка, концепция “русского мира” стала неотъемлемой частью российской внешней политики. “Граждане” этого мира проживали и получали поддержку не только на постсоветском пространстве, но и в тех западных странах, куда эмигрировали после 1991 года. А сторонники новой концепции, определив русскую идентичность не только исходя из этнической принадлежности или гражданства, но и на основе культуры, привлекали к активной поддержке российской государственной политики тех, кто ощущал связь с творчеством русских писателей – таких как Александр Пушкин, Лев Толстой и Федор Достоевский.

Вскоре на идею обратил внимание человек, сыгравший ключевую роль в формулировании русской национальной идентичности в первые постсоветские годы, – Валерий Тишков, бывший министр по делам национальностей Российской Федерации. В одной из своих публикаций Тишков определил “Русский мир” как “трансгосударственное и трансконтинентальное сообщество, которое объединено своей причастностью к историческому российскому государству и своей лояльностью его культуре”⁵. В этом культурном понимании русской идентичности нельзя не увидеть парадокса, особенно после гражданского определения россиян в 1990-е годы, но Тишков разделял Россию и заграницу.

Сразу после падения СССР Тишков утверждал, что этнические русские и русскоязычные, живущие за пределами Российской Федерации, в большинстве своем не оставят обжитых мест и не ассимилируются с местными культурами, а останутся там же, где и прежде, сохранив свои языковые и культурные особенности. “Мое мнение, – сказал он, оглядываясь назад, – было изначально в пользу того, что русские осваивали на протяжении столетий пространства Восточной Украины, Крыма, Северного Казахстана не для того, чтобы сейчас заужать Русский мир через так называемую репатриацию”⁶.

В 2007 году Тишков откликнулся на новые сигналы из Кремля и возглавил ряд научных проектов, в которых изучался статус русского языка на постсоветском пространстве. Через год выступил с докладом, в котором сообщил о предварительных результатах работы российских ученых. Полагая, что язык – это главный признак принадлежности к Русскому миру, Тишков утверждал, что в “ближнем зарубежье” русский язык теряет привилегированное положение, которым обладал в советскую эпоху, и что Россия должна принять меры для защиты его статуса. Самым желательным вариантом был бы официальный статус русского в странах “ближнего зарубежья”, равный статусу местного языка.

Тишков предложил России поддержать требования о таком статусе в Казахстане, Латвии, Молдове, Кыргызстане и на Украине. (В Белоруссии, где русский язык стал вторым официальным, он по-прежнему доминировал над белорусским.) У него была и другая идея: “личная автономия” – индивидуальные языковые права для русскоязычных в странах проживания. Всех, кто говорил на русском языке, Тишков также называл соотечественниками. Кроме того, он рассматривал Русский мир как средство достижения внешнеполитических целей России. “Русский мир больше, чем нынешняя Россия, – утверждал он. – Так было и так должно быть, а задача специалистов – помогать людям русской культуры и языка сохранять для себя и потомков свои духовные начала, а вместе с этим укреплять российское влияние и авторитет в мире”⁷.

Правительство России финансово вложилось в концепцию Русского мира, создав в 2007 году фонд с одноименным названием. Первым поручением этого фонда стало открытие культурных центров за границей, на что был потрачен миллиард рублей, полученный от российского правительства. К 2013 году популяризацией русского языка и культуры занимались 90 центров в 41 стране. Среди бенефициаров, получивших грант, был и Фонд исторической перспективы Наталии Нарочницкой, продвигавший за рубежом русское националистическое понимание истории. В числе партнеров фонда был указан и Международный совет российских соотечественников, созданный в 2002 году и ныне насчитывающий 140 организаций в 53 странах. Глава совета, Вадим Колесниченко, много лет был депутатом Верховной рады от Севастополя. Он лично представил в парламент Украины около двадцати законопроектов, направленных на сохранение доминирующего положения русского языка в сферах экономики, общественной жизни и культуры Украины, что оставалось неизменным с советских времен.

Русский мир как идея и как интеграционный проект обрел нового энергичного сторонника в лице новоизбранного патриарха РПЦ 63-летнего Кирилла (Гундяева). В 2009 году, в год избрания на патриарший престол, Кирилл был главным докладчиком на третьем съезде фонда “Русский мир”. Предыдущие двадцать лет он провел в должности главы международного отдела Московского патриархата, где в основном его усилия были направлены на то, чтобы остановить распад церковных структур по всему бывшему Союзу и сохранить единство.

Основная угроза единству церкви исходила от Украины, где до эпохи Горбачева располагались примерно 60 % всех приходов Московского патриархата. Патриарх Кирилл сыграл важную роль в стабилизации церкви после того, как в 1989-199° годах тысячи приходов на Западной Украине перешли к возрожденной Украинской грекокатолической церкви, ликвидированной Сталиным после войны, но продолжавшей существовать подпольно. В начале 1990-х годов, будучи председателем отдела внешних церковных связей, Кирилл успешно пресек попытки киевского митрополита Филарета создать из украинских приходов независимую Украинскую православную церковь.

Рост национального самосознания и распространение национальной повестки среди духовенства и православных верующих на постсоветском пространстве стали новыми испытаниями для господства Московского патриархата в регионе и утвердили Русскую православную церковь в роли стража общерусского единства. Она никогда не меняла ни официального названия, ни представления о русском народе, считая, как и в имперские времена, что он состоит из трех восточнославянских народов. В вопросе сохранения церковного единства Украина вновь обрела принципиальное значение.

Оказавшись между Москвой и Киевом, украинские православные разделились: две трети признали юрисдикцию Москвы, а остальные пошли другим путем. И если учесть, что еще до этого тысячи приходов перешли к возрожденной Украинской грекокатолической церкви, то новый раскол усилил уже существовавшую тревогу Московского патриархата за участь своего наследия на постсоветском пространстве. Впрочем, Кирилл сумел удержать большинство украинских православных под московской юрисдикцией. Москва потеряла довольно много приходов в Прибалтике, но сохранила контроль над Белоруссией.