Потерянное царство. Поход за имперским идеалом и сотворение русской нации (c 1470 года до наших дней) - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Плохий cтр.№ 32

В книге украинцев автор описывал как народ, отличный и от поляков, и от “великороссиян”, именно украинцы должны были побудить остальных славян к объединению. Такая роль выпала украинцам благодаря их приверженности равенству и народоправию. Русские были под неограниченной властью самодержцев, у поляков было сословие землевладельцев – чванливая шляхта, украинцы же были народом крестьян, чтивших демократические традиции казаков. Что еще отличало украинцев, помимо эгалитарного общественного уклада? Пантелеймон Кулиш, друг и сообщник Костомарова, особое значение придавал языку и обычаям. Еще один “злоумышленник”, Георгий Андрузский, уже пребывая в ссылке, видел в составе Украины не только населенные украинцами владения России, но и австрийскую Галицию. Костомаров будущее украинское государство видел республикой в конфедерации равных – таких же славянских республик. “Закон Божий” он завершил таким предсказанием: “И Украина сделается независимою Речью Посполитою в союзе славянском. Тогда скажут все народы, указывая на то место, где на карте будет нарисована Украина: «Вот камень, его же не брегоша зиждущий, той бысть во главу угла»”⁹.

Доклад императору завершали рекомендации, как покарать “украйнофилов” – такой термин Орлов употребил для членов Кирилло-Мефодиевского общества и близких к ним людей. Их ждали тюрьма и ссылка, а в случае Тараса Шевченко – отдача в солдаты. Третье отделение не считало художника членом тайной организации, но обратило пристальное внимание на его стихи. В них он не только превозносил Украину, но и нападал на императора и императрицу, эксплуатировавших его родную землю. Они были потрясены неблагодарностью автора – ведь его, рожденного крепостным, выкупили на волю именно за деньги императорской фамилии.

Тревожило шефа жандармов и воздействие на читателей той поэзии Шевченко, где он прославлял казацкое прошлое Украины. “С любимыми стихами в Малороссии могли посеяться и впоследствии укорениться мысли о мнимом блаженстве времен гетманщины, о счастии возвратить эти времена и о возможности Украйне существовать в виде отдельного государства”¹⁰, – предупреждал Орлов. Та же угроза исходила от книг Пантелеймона Кулиша. Георгий Андрузский размышлял о возрождении гетманской державы. Это не на шутку взволновало власти, которые спутали новую силу – культурный национализм – с прежним казацким сепаратизмом.

Чиновники не хотели давать огласку программе общества и потому убедили Костомарова и других арестованных изменить показания согласно официальной версии событий. Кирилло-мефодиевцы всего лишь желали объединить славян под властью Николая I. Это не значило, что “злоумышленников” оправдают. О раскрытии тайного общества и наказании его членов объявили публично. В упомянутом докладе Орлов советовал дать некоторую огласку делу, “дабы всем известно было, какую участь приготовили себе те, которые занимались славянством в духе, противном нашему правительству, и даже отвратить других славянофилов от подобного направления”¹¹. Приговоры нельзя назвать суровыми. Костомарова, ключевую фигуру общества, посадили на год в Петропавловскую крепость и затем сослали в Саратовскую губернию. Гулаку (следствие зачинщиком “зла” считало именно его) дали три года. Другие получили приговоры от одного до трех лет заключения и ссылку в Центральную Россию.

Петербург смотрел на дело кирилло-мефодиевцев сквозь призму непрерывной борьбы против шляхты за власть над умами жителей Правобережной Украины. Николай написал на докладе о найденной в Киеве прокламации: “Явная работа той же общей пропаганды из Парижа; долго этой работе на Украине мы не верили, теперь ей сомневаться нельзя”¹². В записке, подготовленной Третьим отделением, развивалась та же тема, одновременно призывая к осмотрительности: “Строгие меры сделают для них еще дороже запрещенные мысли и могут малороссиян, доселе покорных, поставить в то раздраженное против нашего правительства положение, в каком находится, особенно после мятежа, Царство Польское. Полезнее и справедливее будет не показывать и вида малороссиянам, что правительство имело причину сомневаться, не посеяны ли между ними вредные идеи”¹³.

Скрыть озабоченность властей было нетрудно, совсем другое дело – понять, каким курсом вести империю ввиду того, что малороссы оказались не слишком преданы престолу. В записке шеф жандармов граф Орлов предлагал шаги по нейтрализации будущих украинофилов. А именно:

…Предупредить через министра народного просвещения всех занимающихся славянством, древностями и народностью, также профессоров, учителей и цензоров, чтобы они в книгах своих и на лекциях непременно избегали тех напоминаний насчет Малороссии, Польши и других подвластных России земель, кои могут быть применяемы в смысле, опасном для целости и спокойствия империи, и чтобы, напротив того, сколь возможно старались все выводы науки и истории наклонять к верному подданству этих племен России¹⁴.

В 1854 году уже граф Уваров напомнил министру внутренних дел о высочайшем повелении:

“…Чтобы писатели рассуждали возможно осторожнее там, где дело идет о народности или языке Малороссии и других подвластных России земель, не давая любви к родине перевеса над любовью к отечеству – империи”¹⁵.

Хоть публике не следовало знать никаких подробностей о раскрытом деле и других “вредоносных” идеях, слухи делали свое дело. Александр Никитенко, столичный цензор, записал в дневнике:

На юге, в Киеве, открыто общество, имеющее целью конфедеративный союз всех славян в Европе на демократических началах, наподобие Северо-Американских Штатов… Говорят, что все это вывели наружу представления австрийского правительства¹⁶.

Русские западники торжествовали. Малороссийский проект им никогда не нравился – они считали эту затею придуманной для того, чтобы увести Россию с дороги европейского прогресса и вернуть ее назад в допетровскую старину. Об этом они без конца спорили со славянофилами. Литературный критик Виссарион Белинский, один из ведущих западников, в частном письме выражал солидарность с режимом:

Шевченку послали на Кавказ солдатом. Мне не жаль его, будь я его судьею, я сделал бы не меньше. Я питаю личную вражду к такого рода либералам. Это враги всякого успеха. Своими дерзкими глупостями они раздражают правительство, делают его подозрительным, готовым видеть бунт там, где нет ничего ровно, и вызывают меры крутые и гибельные для литературы и просвещения¹⁷.

На идеи Кулиша об отделении Украины от России Белинский там же отвечал едким комментарием:

Ох эти мне хохлы! Ведь бараны – а либеральничают во имя вареников и галушек со свиным салом. И вот теперь писать ничего нельзя – всё марают. А с другой стороны – как и жаловаться на правительство? Какое же правительство позволит печатно проповедовать отторжение от него области?¹⁸

Расследование кирилло-мефодиевского дела оправдало московских славянофилов. Федор Чижов – писатель этого направления, изначально заподозренный в соучастии, – избежал наказания не только потому, что не имел связей с обществом, но и потому, что, как выразился Орлов, он “оказался только славянофилом, поборником русской народности вроде московских ученых”¹⁹. В составленном Третьим отделением докладе чиновник характеризовал весьма снисходительно славянофилов, “сходящихся только в каких-то туманных и мистических предчувствиях победы Востока над Западом, в привязанности к старине, в любви к Москве и вследствие этого в каком-то недоброжелательстве к Петербургу”²⁰. И далее: “Политической цели никто не подозревает, хотя и высказывается желание и ожидание, чтобы Россия, отбросив чужестранные элементы развития, обратилась на путь развития исключительно национального”. Так и было. Когда до Алексея Хомякова, одного из вождей славянофилов, дошли слухи о целях Кирилло-Мефодиевского общества, он заметил: “Малороссиян, по-видимому, заразила политическая дурь. Досадно и больно видеть такую нелепость и отсталость… Наше дело – борьба нравственная”²¹.