Теплов, вероятный автор, на первое место поставил угрозу “закону нашему православному греческому”. Петр III якобы хотел переменить государственную религию на лютеранство, поэтому текст гласил: “Церковь наша греческая крайне уже подвержена оставалась последней своей опасности переменою древнего в России православия и принятием иноверного закона”2. Не забыли и другой, подлинной вины Петра, ослепленного благоговением перед Фридрихом Великим – даже битым в Семилетней войне: “Слава российская, возведенная на высокую степень своим победоносным оружием, чрез многое свое кровопролитие заключением нового мира с самым ее злодеем отдана уже действительно в совершенное порабощение”.
Екатерина II не скрывала, что документ писали в спешке. Некоторые историки считают, что подготовили его заранее. Как бы то ни было, текст отражает характерные черты русского мышления того времени: государство и православная церковь настолько тесно связаны, что угроза одному из них является веской причиной для “сынов Отечества”, чтобы вмешаться и посадить на трон другого законного правителя. Екатерина хотела избежать той же участи и должна была доказать преданность России и свою полезность для блага страны. Она блестяще справилась с задачей, став “Великой” как внутри страны, так и за ее пределами.
За тридцать четыре года правления Екатерины II (1762–1796) формирование российской имперской нации, начавшееся при Петре и Елизавете, получает новый импульс и приобретает новые черты. Неудивительно, что при иностранке на троне гражданские элементы новой русской идентичности становятся важнее этнических. Слова “народ”, “государство” и “отечество” распространяются далеко за пределы приближенных к царице западников с их западной же культурой. При Екатерине понятие “гражданственности” входит в русский дискурс. Этноцентричная (восточнославянская) модель русской идентичности, сформированная при Елизавете, трансформируется в модель гражданской преданности империи. Европейское Просвещение, идеями которого Екатерина восхищалась и которым подражала, изменили понимание империи – от лоскутного одеяла земель, где у каждой особенные права и привилегии, полученные сотни лет назад, до централизованного государства. Петербург во главу угла ставит административное единообразие, даже если хвалится напоказ пестротой языков и религий.
Свое видение взаимоотношений имперского и национального Екатерина высказала в одном важном документе, изданном в 1785 году. “Грамота на права, вольности и преимущества благородного российского дворянства” подтверждала отмену для аристократов обязательной службы. Текст гласил: “В истинной славе и величестве империи вкушаем плоды и познаем следствия действий нам подвластного, послушного, храброго, неустрашимого, предприимчивого и сильного российского народа”3. Грамота проливала свет на подлинную идентичность элиты российской нации – “прямых сынов Отечества”. Государыня поясняла: “Начальников и предводителей таковых Россия чрез течение осьми сот лет, от времени своего основания, находила посред своих сынов. Наипаче же во всякое время свойственно было, есть, да помощию Божиею и пребудет вечно российскому дворянству отличаться качествами, блистающими к начальству”4. Таким образом, дворян объявили авангардом русского народа, а сам российский народ – становым хребтом империи.
Среди “прямых сынов отечества” – участников заговора против Петра III – был и Кирилл Разумовский, президент Академии наук и одновременно гетман Войска Запорожского (казацкой автономии на Левобережной Украине, которая стала известна под именем Гетманщины). Первый манифест новой царицы напечатали именно в академической типографии, поэтому сомнений в верности Разумовского не было. Новая императрица осыпала дарами и благодеяниями своих сторонников, и Разумовский был среди них. Трудно сказать, просил ли Разумовский что-то для академии, но у него были обширные планы относительно Гетманщины. Имея опору среди казачьей старшины, он надеялся расширить ее самоуправление и развить местную власть. На Украине многие грезили о светлом будущем их автономной земли.
Осенью 1762 года, за день до коронации Екатерины, Семен Дивович, служащий генеральной канцелярии в Глухове, столице Гетманщины (близ современной русско-украинской границы), закончил поэму под названием “Разговор Великороссии с Малороссиею”. Вот часть этого “разговора”:
Великороссия:
Знаешь ли, с кем говоришь, иль ты забываешь?
Ведь я Россия! Зачем меня пропущаешь?
Малороссия:
Знаю, что ты Россия, – да и я так зовусь.
Что ты пугаешь меня? Я и сама храбрюсь.
Не тебе – государю твоему поддалась,
При которых ты с предков своих и родилась.
Не думай, чтоб ты сама была мой властитель,
Но государь – твой и мой общий повелитель5.
В этих стихах отразился распространенный среди элиты Малороссии взгляд на государственный строй: скромных размеров Гетманщину должны объединять с огромной империей только особа монарха и название монархии. Таким образом, после всех усилий Петра I и его наследников по укрощению Войска Запорожского Дивович хотел вернуть прежние времена. Эта модель давала мало шансов единому государству, народу или отечеству. В столице Гетманщины питали радужные надежды, поначалу казалось, что они начали сбываться. В 1763 году Екатерина сделала незначительную уступку гетману и верным малороссиянам, позволив вернуть Войску Запорожскому привычное судопроизводство. Генеральная старшина желала большего, Разумовский просил также за себя: он желал сделать звание гетмана наследственным и оставить его в своем роду.
Но благодарность Екатерины не была безгранична – последовала немедленная реакция. Она вызвала Разумовского в столицу и лишила титула гетмана. Позднее она смягчила потерю, произведя его в генерал-фельдмаршалы. Более того, сам институт гетманства был упразднен. Это произошло уже в третий раз, ранее – при Петре I и Анне Иоанновне, но теперь уже окончательно. Однако на ликвидацию остатков Гетманщины, в том числе полкового устройства и прочего, императрице понадобилось еще двадцать лет. Она не спешила, но упорно шла к поставленной цели – управлению всеми окраинами на равных основаниях, ведь идеал Просвещения заключался в общеобязательном законе и разумном правителе. На смену мешанине обычаев и привилегий, накопленных разными землями за их долгую историю, приходила упорядоченная и единообразная бюрократия.
Тем не менее благоразумие требовало постепенного перехода к новым практикам. В феврале 1764 года, за полгода до упразднения гетманства, Екатерина писала князю Александру Вяземскому, генерал-прокурору Сената и шефу Тайной экспедиции (политического сыска): “Малая Россия, Лифляндия и Финляндия суть провинции, которые правятся конфирмованными им привилегиями, и нарушить оные отрешением всех вдруг весьма непристойно б было, однако ж и называть их чужестранными и обходиться с ними на таком же основании есть больше, нежели ошибка, а можно назвать с достоверностию глупостью. Сии провинции, также Смоленскую надлежит легчайшими способами привести к тому, чтоб они обрусели и перестали бы глядеть, как волки к лесу… Когда же в Малороссии гетмана не будет, то должно стараться, чтоб век и имя гетманов исчезли, не токмо б персона какая была произведена в оное достоинство”6.