Женщина передала ее просьбу начальнику, седому офицеру, который показывал ордер. Он кивнул: можно. Женщина-агент (Бекки узнала в ней одну из тех, что следовали за ней с парковки) сняла с нее наручники и вывела из офиса. Туалет находился напротив кабинета.
— Мне нужна моя сумка, — дрожащим голосом произнесла Бекки. Ей нужно добраться до сумки, ради этого она все и затеяла!
— Вы попросились в туалет, — ответила женщина ровным голосом.
— Не могли бы вы дать мне сумку? Коричневая, кожаная?
Молчание. Ее буквально толкали через коридор, шаг за шагом. Черт, все не так! Бекки увидела толпу людей, собравшихся у западной лестницы. Многие опустили голову, кто-то плакал. Стояли неподвижно, растерянные, потрясенные.
— Пожалуйста, подождите! — воскликнула Бекки. — Дайте мне мою… ой… Подождите!
Ее грубо схватили за руку и затолкали в небольшое помещение туалета. Одна женщина держала дверь в кабинку открытой, другая стояла в дверном проеме.
— Идите.
— Но я…
— У вас тридцать секунд, чтобы помочиться.
Такой ответ привел Бекки в чувство. Глупо было даже надеяться… что она попадет сюда одна, что ей дадут сумку и что будет немного времени — вытащить Туйсмана и последний раз насладиться изяществом и красотой.
Бекки расплакалась — из-за собственной глупости. И еще потому, что пришлось задрать юбку и снять нижнее белье перед двумя незнакомыми (и вооруженными!) женщинами. Пришлось приседать (а они смотрели!) и мочиться при открытых дверях кабинки и туалета, наверняка ее видели из коридора, где собралась вся мэрия. Она плакала и ругала себя, а ее бесстрастные, равнодушные стражи стояли тут же, и Бекки вдруг осознала, как с этого момента изменится ее жизнь.
Глава 32
Пирсон
2012–2014
Каждый день к дому, который пока еще формально считался собственностью Фаруэлл, подъезжали и уезжали автомобили: машины местной полиции и полиции штата, внедорожники службы по поимке преступников и седаны ФБР без опознавательных знаков. Парковались везде — на мощеной дорожке, на траве, где угодно за пределами огороженной зоны вокруг амбара.
Полицейские стояли на каждом углу Каунти-роуд и разворачивали все машины СМИ. Местные, неместные — любопытные здесь не нужны.
Следователи сняли двери амбара, огородили его цветными пластиковыми конусами, установили огромные лампы. Цветными лентами обозначили входы. С нижнего уровня выносили ящик за ящиком. Стояли небольшими группами, что-то деловито обсуждали. Делали замеры, фотографировали, записывали. Закрыли все брезентом, поставили раскладной стол — получилось что-то вроде участка отгрузки. Переставляли свои машины, чтобы освободить дорогу автопогрузчику.
Операция длилась несколько месяцев. ФБР вывезло все произведения искусства. Затем геодезисты сделали оценку самого арт-амбара, чтобы определить, насколько серьезной была реконструкция, какие работы потребовались для строительства нижнего этажа. Потом сняли брезент и убрали ограждения.
Одну из дверей амбара так и не поставили на место. Просто прислонили, а не навесили на верхнюю направляющую, и крыша просела. Хорошая крепкая дверь, стоит не на месте, не держит раму. Хэнку бы не понравилось. Он терпеть не мог, когда бросают как попало инструменты.
Бекки часто думала об этом, глядя на опустевший амбар; снаружи он оставался все таким же: красный, деревянный, среднего размера. Иногда представляла себе, что внутри все по-прежнему: то же самое место, где когда-то размещался их бизнес «Фаруэлл. Сельскохозяйственное оборудование». Если не обращать внимания на просевшую крышу амбара и полицейскую машину рядом с ним.
Однажды утром, ближе к концу срока домашнего ареста, Бекки внезапно проснулась. Села, прислушалась. Прокралась к шторам, выглянула во двор, посмотрела на дорогу: вроде бы пусто. Нет — кто-то медленно подходит к дому. Бекки ахнула, впопыхах набросила халат и помчалась вниз по лестнице.
Распахнула входную дверь.
— Ингрид!
Ингрид шла по мощеной дорожке. Прикрыла глаза рукой от солнца, увидела Бекки. Остановилась, потерла поясницу.
— Пожалуйста, — произнесла Бекки.
Помедлив секунду, Ингрид кивнула и вошла в дом. Они не виделись и не общались почти два года.
— Скажи, за вами тоже следили… и всякие неприятности?
— Нет, — произнесла Ингрид не очень приветливым тоном, так что Бекки не стала рассказывать, что здесь у нее часто появлялись незнакомые машины — кто-то приезжал поглазеть, кто-то выкрикивал проклятия и бросал мусор на газон. А однажды оставили на ступеньках дома собачье дерьмо.
— Я так рада, что ты пришла, — быстро сказала Бекки. — Ты читала мои сообщения, письма? Я не знала, захочешь ли ты меня видеть.
— Не читала. И видеть тебя не хочу. — Ингрид говорила спокойно, сухим голосом. Она прошла из прихожей в гостиную и остановилась, окинув ее взглядом. Из дома забрали все ценное. На ковре темнели места, где раньше стояла мебель. Из книжного шкафа исчезли книги, из серванта — обеденный сервиз. Стеллажи и кладовки опустели.
Бекки ждала письма от Ингрид — неделями, месяцами; потом поняла, что его не будет. Почту она получала чуть ли не каждый день — горы писем от разгневанных горожан, растерянных и потрясенных бывших знакомых. Казалось, написали все, кого она когда-либо знала. Бекки перебирала конверты, но почти никогда их не вскрывала. Хотя однажды, когда она взяла в руки конверт с надписью «Отправитель: Д. Марнер», сердце сжалось. Диана Марнер, учительница математики. Возила Бекки на математические олимпиады, курила легкие сигареты; и в конце концов поняла, что у ее ученицы свой собственный путь. Бекки стояла в прихожей и долго держала это письмо в руках, прежде чем бросить его на пол вместе с остальными.
— Ну, — сказала Ингрид и посмотрела Бекки прямо в глаза. — Ты в порядке?
— Да, конечно. Я в порядке. Дать тебе воды, или…
— Нет, не надо.
Бекки все же поспешно налила в стакан воды, однако Ингрид отмахнулась от нее.
— Почему ты пешком, уже жарко, тебе нельзя…
— Дэйв не хотел, чтобы я шла сюда, и я решила не брать машину.
Ингрид не взяла стакан у Бекки; та мгновение колебалась, затем поставила его на столешницу.
— Как у вас дела? Как дети? И… как Дэйв? Видишь, я спрашиваю, как поживает Дэйв.
Господи, зачем она пытается шутить?
— Давай сядем — у меня еще остались стулья. — Бекки вытащила из кладовки два пластиковых стула и поставила их друг напротив друга там, где раньше стоял обеденный стол.
Удивительно, но Ингрид сразу села. Она поправилась, фунтов на тридцать минимум. Глаза отекшие — как всегда, когда она плакала; хотя сейчас глаза ее были сухими.
— Ты и понятия не имеешь, да? Сколько вреда причинила. Думаешь, все это только тебя касается?