— Нет, Лида, я не убил ее и не закопал труп в лесу. Мы лишь поговорили, обсудили все и кое-куда с нею ездили. За город. Но более она не вернется.
Я молчала, не зная, что сказать.
— Тебе интересно, куда именно мы ездили? – спросил тогда он.
— Нет, - искренне ответила я.
— Тогда, быть может, тебе интересно ее имя, фамилия, род занятий – спрашивай! Где же твое нездоровое любопытство?
Я без сил покачала головой:
— Мне дела нет до ее имени.
И закрыла лицо руками. Отчего-то Женины заверения, будто он все уладил, встревожили меня еще больше. Так значит, прежде беспокоиться было о чем? И записка с угрозами это не глупость, от которой можно легко отмахнуться.
Женя неслышно подошел и осторожно отвел мои руки от лица. Заглянул в глаза.
— Прости. Я опять сказал что-то не то?
Я мотнула головой, гоня слезы, и позволила Ильицкому прижать меня к себе. Заговорила торопливо, зарываясь пальцами в его волосы:
— Когда я поняла, что ты можешь не прийти, просто не прийти домой, мне стало очень страшно, Женя. Что придется, как сегодня, просыпаться одной – каждый день. Каждый чертов день. До бесконечности. Я так не смогу. Просто помни об этом, когда в следующий раз вздумаешь…
Я уткнулась ему в плечо, не договорив.
— Лида, ты что? Не вздумай плакать… и запомни – все будет хорошо.
— Все будет хорошо… - повторила я.
А про себя закончила: мама тоже так говорила. А после ее убили.
Наверное, я просто очень устала в тот день, но мне не хотелось больше знать о той незнакомке ничего. Я и впрямь посмела надеяться, что никогда о ней более не услышу. Она сама обещала, что оставит нас, и Женя с нею поговорил… Так стоит ли мне знать подробности?
* * *
А наутро выяснилось, что Женины шуточки про труп незнакомки в лесу были на редкость неуместны, потому как накануне ее действительно убили.
Глава IV
Меня разбудил бьющий в глаза свет, и тотчас я поняла, что так быть не должно. Проспали!
Но Ильицкий никуда не торопился, а сидел, закинув ногу на ногу, в кресле у изголовья кровати и мирно пил кофе. Была за ним такая скверная привычка – проснуться чуть раньше, тихо сесть рядом и глядеть, как я сплю. Признаться, всякий раз меня это смущало.
— Боже, который час?! Ты, верно, уже опоздал! – всполошилась я спросонья.
Женя оставался невозмутим:
— А я решил больше вовсе не ходить на службу. Надоело. Лучше стану каждое утро приносить тебе кофе с пирожными.
Кофе, к слову, пах божественно, а на вкус был еще лучше – в чем я убедилась, приняв из рук Жени чашку. И только потом догадалась:
— Ах, сегодня воскресенье… Откуда пирожные?
— Сам испек, - гордо соврал он и выбрал для меня огромное, лимонно-желтое с розовой обсыпкой. - Называются «Baiser». Ты знаешь, как с французского переводится «baiser»?
— Совершенно не знаю, - тоже соврала я.
И Женя с удовольствием мне объяснил, весьма подробно остановившись также на других французских substantifs et verbes[10].
О вчерашнем не говорили, будто не было ничего. Может, стоило забыть вовсе… но позже, когда, покончив с
baisers, мы все-таки оделись, я будто бы между прочим спросила:
— Милый, раз сегодня воскресенье, отчего бы нам не пригласить кого-нибудь на ужин? Степана Егоровича, скажем.
Ответом мне был кислый взгляд из-под бровей, который в полной мере выражал мнение Ильицкого о вышеупомянутом Степане Егоровиче. Впрочем, меня это не испугало.
— Мне надобно отдать одну книжку, что он давал прочесть, - объяснила я.
Книжка называлась «Пѣна и пѣнистая жидкость въ дыхательныхъ путяхъ утопленниковъ», но я обошлась без этих мелочей. Поморщилась выбранному мужем простому черному галстуку и с дотошностью начала повязывать модным английским узлом другой, темно-синий и атласный.
— Кроме того, - продолжала я меж тем, - нам следует собирать общество хотя бы изредка, не то все подумают, будто мы так счастливы вдвоем, что нам совсем никто не нужен. А людская зависть никогда не заставит себя ждать, ты же знаешь. Шептаться станут, рассказывать всякое. Могут и на службе тебя невзлюбить.
— Меня? С моим золотым характером да невзлюбить?!
Женя иногда так шутит, ибо характер он вообще-то имел тяжелый. Был вспыльчивым и крайней нетерпимым к людской глупости, а также ко всему, что за нее принимал. Оттого друзей у него было не так чтоб очень много.
— Впрочем, если тебе хочется, - смилостивился он, - то зови своего Кошкина. Мы же и впрямь не дикари какие-нибудь. – Женя взял мои руки в свои и ласково продолжил: - После же мы поедем в театр, чтобы общество не дай Бог не подумало, что нам есть чем заняться вечерами. А по пятницам я стану ходить в бордель – тогда мы запутаем всех еще больше. Здорово я придумал?
— Да, милый, - не менее ласково согласилась я, - а я в таком случае благосклонно отвечу на то письмо нашего соседа по даче. Женечка, какой же ты у меня умный!
Он напрягся мгновенно:
— Какой еще сосед? Николаев, который водил тебя танцевать? Он писал тебе? Или тот другой, прыщавый малолеток с дурными стишатами в альбоме?
— После, Женя, - отмахнулась я в том же легком тоне, - сперва распорядимся с обедом. Негоже приглашать одного Кошкина – я думаю написать Раскатовым, они как раз задолжали нам визит. Вспомни, вы с Павлом Владимировичем так хорошо и обстоятельно обсуждали реформу образования – даже сошлись во мнениях. А Светлана мне показалась весьма интересной собеседницей. Что ты думаешь?
Ильицкий предсказуемо скривил губы:
— Я думаю, что у его сиятельства графа Раскатова не много найдется общих тем для беседы со вчерашним полицейским урядником из Пскова. При всем моем уважении к твоему Кошкину. Однако так как Кошкин для тебя, очевидно, интереснее графа, то позволь, я вместо Раскатова приглашу своего армейского товарища. К его жене как раз на днях приехала сестра из Харькова. Милейшая особа, блондинка.
Я вздернула брови:
— Ты что же решил сосватать Степана Егоровича? Чем он тебе досадил?
— Скажем так, я предпочитаю, чтобы моя жена водила дружбу с женатыми мужчинами.
Я удивилась еще более:
— Разве ж есть разница? Николаев, к примеру, женат, и, тем не менее…
— Так тебе писал все-таки Николаев?!
Я неопределенно повела плечом, снова отмахнувшись:
— После, милый, после. Я немедля напишу Степану Егоровичу, а ты не забудь пригласить своего товарища с харьковской…