Декабристы - читать онлайн книгу. Автор: Оксана Киянская cтр.№ 36

Всё это Волконского не останавливало. И хотя никаких политических текстов, написанных до 1826 года рукой князя, не сохранилось, можно смело говорить, что его взгляды оказались весьма радикальными. В тайном обществе Волконский был известен как однозначный и жесткий сторонник «Русской Правды» (в том числе и ее аграрного проекта), коренных реформ и республики. При его активном содействии «Русская Правда» была утверждена Южным обществом в качестве программы. Несмотря на личную симпатию к императору Александру I, которая с годами не прошла, Волконский разделял и «намерения при начатии революции… покуситься на жизнь Государя Императора и всех особ августейшей фамилии» .

В отличие от многих других главных участников заговора, князь Волконский не страдал «комплексом Наполеона» и не мыслил себя самостоятельным политическим лидером. Вступив в тайное общество, он сразу же признал Пестеля своим безусловным и единственным начальником и оказался одним из самых близких и преданных его друзей — несмотря даже на то, что председатель Директории был намного младше его по возрасту и ниже по чину, имел гораздо более скромный военный опыт. Декабрист Н. В. Басаргин утверждал на следствии, что Пестель «завладел» Волконским «по преимуществу своих способностей» .

В 1826 году Следственная комиссия без труда выяснила, чем занимался Волконский в заговоре. Князь вел переговоры о совместных действиях с Северным обществом (в конце 1823 года, в начале и в октябре 1824-го) и с Польским патриотическим обществом (в 1825 году). Правда, переговоры эти закончились неудачей — договориться так и не удалось.

В 1824 году по поручению Пестеля Волконский ездил на Кавказ, пытаясь узнать, существует ли тайное общество в корпусе генерала А. П. Ермолова. Там он познакомился с известным бретером капитаном А. И. Якубовичем, незадолго перед тем переведенным из гвардии в действующую армию. Якубович убедил князя, что общество действительно существует, и Волконский даже представил в южную Директорию письменный отчет о своей поездке. Но, как выяснилось впоследствии, информация Якубовича оказалась блефом.

Князь совместно с В. Л. Давыдовым возглавлял Каменскую управу Южного общества — но управа эта отличалась бездеятельностью. Волконский участвовал в большинстве совещаний руководителей заговора — но все они не имели никакого практического значения. На следствии князь признавался: большинство участников Южного общества были уверены, что именно он имеет «наибольшие способы» начать революцию в России. Действительно, под его командой находилась реальная — и немалая — военная сила. Летом 1825 года, когда командир 19-й пехотной дивизии генерал-лейтенант П. Д. Корнилов уехал в длительный отпуск, Волконский стал исполнять его обязанности — и исполнял их вплоть до своего ареста в начале января 1826-го . Но в декабре 1825 года эта дивизия осталась на своих квартирах.

Однако у Волконского в тайном обществе был круг обязанностей, в выполнении которых он оказался гораздо более удачливым. На эту его деятельность Следственная комиссия особого внимания не обратила — но именно она главным образом и определяла роль князя в заговоре декабристов.

В «Записках» князя есть фрагмент, который всегда ставит в тупик комментаторов: «В числе сотоварищей моих по флигель-адъютантству был Александр Христофорович Бенкендорф, и с этого времени были мы сперва довольно знакомы, а впоследствии — в тесной дружбе. Бенкендорф тогда воротился из Парижа при посольстве и как человек мыслящий и впечатлительный увидел, какие [услуги] оказывает жандармерия во Франции. Он полагал, что на честных началах, при избрании лиц честных, смышленых, введение этой отрасли соглядатайства может быть полезно и царю, и отечеству, приготовил проект о составлении этого управления, пригласил нас, многих его товарищей, вступить в эту когорту, как он называл, людей добромыслящих, и меня в их числе. Проект был представлен, но не утвержден. Эту мысль Ал[ександр] Хр[истофорович] осуществил при восшествии на престол Николая, в полном убеждении, в том я уверен, что действия оной будут для охранения от притеснений, для охранения вовремя от заблуждений. Чистая его душа, светлый его ум имели это в виду, и потом как изгнанник я должен сказать, что во всё время моей ссылки голубой мундир не был для нас лицами преследователей, а людьми, охраняющими и нас, и всех от преследования» .

События, которые здесь описаны, предположительно можно отнести к 1811 году — именно тогда Сергей Волконский стал флигель-адъютантом. Сведений о том, какой именно проект подавал Бенкендорф царю в начале 1810-х годов, не сохранилось. Известен более поздний проект Бенкендорфа о создании тайной полиции, относящийся к 1821 году. Однако вряд ли в данном случае Волконский путает даты: с начала 1821 года он находился в Умани и в этот период не мог лично общаться со служившим в столице Бенкендорфом.

Историки по-разному пытались прокомментировать этот фрагмент мемуаров Волконского. Так, например, М. Лемке в книге «Николаевские жандармы и литература» утверждал, что причина столь восторженного отзыва в том, что Бенкендорф оказывал другу-каторжнику «мелкие услуги», в то время как мог сделать «крупные неприятности» . Современные же комментаторы делают иной вывод: Волконский, попав на каторгу, сохранил воспоминания о Бенкендорфе — сослуживце по партизанскому отряду, храбром офицере и не знал, «какие изменения претерпела позиция его боевого товарища» .

Однако с подобными утверждениями согласиться сложно: почти вся сознательная, в том числе и «декабристская» жизнь Сергея Волконского эти утверждения опровергает. Князь Волконский был и остался убежденным сторонником тайной полиции. Этому немало способствовал, с одной стороны, опыт участия в партизанских действиях, которые, конечно, были невозможны без «тайных» методов работы. Способствовали этому и «секретные поручения» командования, которые ему доводилось исполнять.

В тайном обществе у Волконского был достаточно четко определенный круг обязанностей. Он был при Пестеле чем-то вроде начальника тайной полиции, обеспечивающим прежде всего внутреннюю безопасность заговора.

В 1826 году участь Волконского намного утяжелил тот факт, что, как сказано в приговоре, он «употреблял поддельную печать Полевого аудиториата» . С этим пунктом в приговоре было труднее всего смириться его родным и друзьям. «Что меня больше всего мучило, это то, что я прочитала в напечатанном приговоре, будто мой муж подделал фальшивую печать, с целью вскрытия правительственных бумаг», — писала в мемуарах княгиня Мария Николаевна .

Ее можно понять: всё же заговор — дело пусть и преступное, но благородное, цель его — своеобразно понятое благо России, а генерал, князь, потомок Рюрика, подделывающий казенные печати, — это в сознании современников никак не вязалось с образом благородного заговорщика.

Однако в 1824 году Волконский действительно пользовался поддельной печатью, вскрывая переписку армейских должностных лиц. «Сия печать… председателя Полевого аудиториата сделана была мною в 1824 году», — показывал князь на следствии . Печать эта была использована по крайней мере однажды: в том же году Волконский вскрыл письмо начальника Полевого аудиториата 2-й армии генерала Волкова П. Д. Киселеву, в то время генерал-майору и начальнику армейского штаба, рассчитывая найти сведения, касающиеся М. Ф. Орлова, только что снятого с должности командира 16-й пехотной дивизии, и его подчиненного, майора B. Ф. Раевского. «Дело» Орлова и Раевского, занимавшихся, в частности, пропагандой революционных идей среди солдат и попавших под суд, могло привести к раскрытию всего тайного общества.