Декабристы - читать онлайн книгу. Автор: Оксана Киянская cтр.№ 28

Тот же Мысловский был убежден: Пестель на следствии остался «равен себе самому» . Следователям так и не удалось сломить его волю и мужество. Южный лидер остался таким же умным, смелым и стойким, способным на крайне рискованные шаги — пусть даже и небезупречные с точки зрения «чистой» морали, и при этом умеющим отвечать за свои поступки.

Практически сразу же Пестель вступил со следователями в некие «особые отношения», слухи о которых просочились даже сквозь стены Петропавловской крепости. Глубоко сочувствовавший южному лидеру декабрист Андрей Розен написал в мемуарах: «Пестеля до того замучили вопросными пунктами, различными обвинениями, частыми очными ставками, что он, страдая сверх того от болезни, сделал упрек комиссии, выпросил лист бумаги и в самой комиссии написал для себя вопросные пункты: «Вот, господа, каким образом логически следует вести и раскрыть дело, по таким вопросам получите удовлетворительный ответ» . Аналогичные сведения имел и хорошо информированный Александр Тургенев — родной брат политического эмигранта Николая Тургенева, приятель Пушкина, известный своими придворными связями. Тургенев не сочувствовал Пестелю, как и император, считал его «извергом» и отмечал в письме брату, что в период следствия «слышал» о том, как «Пестель, играя совестию своею и судьбою людей, предлагал составлять вопросы, на кои ему же отвечать надлежало» .

Трудно сказать наверняка, насколько подобные утверждения верны в деталях. Можно утверждать лишь одно: предложенная Пестелем схема ответов была принята Следственной комиссией. Следствие над Пестелем во многом предопределило ход всего процесса по делу о «злоумышленных тайных обществах». Схема эта была проста: полная откровенность в рассказе об идейной и организационной сторонах заговора в обмен на возможность умолчать о реальной подготовке революции в России.

Южный лидер был необычайно откровенен на допросах в том, что касалось структуры тайных обществ, их идейной эволюции, людей, входивших в них на разных этапах. Рассказал он и о проектах цареубийства, постоянно возникавших на протяжении десятилетнего существования заговора, но при этом умолчал о главном — о своей деятельности в тульчинском штабе, о том, кто и каким образом должен был вести революционную армию на столицы. Пестель представил свой заговор исключительно как идеологическое движение — и таким он остался и на страницах его следственного дела, и в составленном по итогам следствия «Донесении Следственной комиссии», и в позднейшей историографии.

Придерживаясь своей схемы, Пестель опять же пошел до конца. Так же безоглядно, как раньше участвовал в армейской коррупции и штабных интригах, он назвал все известные ему фамилии участников тайных обществ. С точки зрения морали он снова проиграл, заслужив у многих товарищей по заговору репутацию предателя. Обобщая устные рассказы заговорщиков, сын декабриста Ивана Якушкина Евгений писал: «В следственной комиссии он (Пестель. — О. К.) указал прямо на всех участвовавших в обществе, и ежели повесили только пять человек, а не 500, то в этом нисколько не виноват Пестель: со своей стороны он сделал всё, что мог» .

Можно понять императора Николая I, согласившегося с предложенной схемой. Ему вовсе не нужно было показывать всему миру, что российская армия коррумпирована, плохо управляема, заражена революционным духом; что о заговоре знали и заговорщикам сочувствовали высшие армейские начальники: начальник штаба 2-й армии генерал Киселев, командир корпуса генерал Рудзевич, знаменитый герой 1812 года, командующий 2-й армией генерал Витгенштейн. Гораздо удобнее было представить декабристов юнцами, начитавшимися западных либеральных книг и не имеющими поддержки в армии.

Сложнее понять, зачем самому Пестелю понадобилось так рисковать своей исторической репутацией. Возможно, он надеялся на сравнительно мягкий приговор — и на возможность в той или иной мере продолжить дело своей жизни. Может быть, он предвидел, что если следствие начнет распутывать заговор во 2-й армии, то круг привлеченных к следствию и в итоге осужденных окажется гораздо более широким, возрастет и число тяжелых приговоров; согласно его собственным замечаниям на следствии, всё же «подлинно большая разница между понятием о необходимости поступка и решимостью оный совершить», «от намерения до исполнения весьма далеко», «слово и дело не одно и то же» .

Схема, предложенная Пестелем, была следствием дополнена. Дополнена лишь одним пунктом: за возможность скрыть свой «заговор в заговоре» Пестель должен был заплатить жизнью. Южный руководитель, как следует из его показаний, понял это условие игры где-то в середине следствия — и принял его. Правда, смириться с этой мыслью Пестелю, очень молодому, полному сил, было непросто. «Если я умру, всё кончено, и один лишь Господь будет знать, что я не был таким, каким меня, быть может, представили», — писал он в частном письме следователю Чернышеву. Фразу эту он потом дословно повторил в одном из своих показаний .

Следствие, которое велось в отношении второго южного директора, Юшневского, не было столь драматичным и не имело кровавого финала. Следственное дело Юшневского в несколько раз тоньше, чем следственное дело Пестеля. Представляется, что не последнюю роль в облегчении участи Юшневского сыграла та самая схема, которую предложил следствию Пестель.

Должность, которую занимал Юшневский до ареста, делала его исключительной фигурой среди заговорщиков. Это прекрасно понимало начальство 2-й армии. После ареста генерал-интенданта Витгенштейн постарался замести следы его деятельности, несмотря даже на то, что большинство документов Юшневский успел уничтожить сам. В начале января 1826 года ведомство генерал-интенданта спешно убрали из Тульчина и перевели в город Брацлав, подальше от штаба. При этом Витгенштейна не остановил даже тот факт, что еще в 1823 году Абакумов советовал убрать из Брацлава все подведомственные интендантству учреждения, поскольку невозможно было ручаться за их безопасность .

Если бы была расследована подлинная роль генерал-интенданта в подготовке восстания, эта мера вряд ли помогла бы и Юшневскому, и самому Витгенштейну Генерал-интендант неминуемо был бы казнен, а командующий в лучшем случае лишился бы должности. Но поскольку Пестелю удалось увести следствие от штаба 2-й армии, Юшневский превратился в одного из многих участников движения, причем далеко не самого активного. «Что же касается в особенности г-на Юшневского, то он всё время своего бытия в Союзе в совершенном находился бездействии, ни единого члена сам не приобрел и ничего для общества никогда не сделал. Из всего поведения его видно было, что он сам не рад был, что в обществе находился», — показывал Пестель уже на первом допросе . Надо признать, что именно Пестелю Юшневский был обязан жизнью.

Правда, в экстремальных условиях следствия генерал-интендант тоже оказался «равен себе». Осторожный, опытный, не привыкший рисковать, Юшневский не отказывался отвечать на вопросы, но, ссылаясь на плохую память, своими показаниями ничем следствию не помог.

Так, например, когда ему предъявили показания нескольких участников заговора о том, что Южным обществом и им лично цареубийство было принято как «способ действий», он отвечал лаконично: «Подтверждаю, но не могу припомнить». На прямой же вопрос о «плане 1-го генваря» Юшневский отговорился полным неведением. «Впрочем, — добавил он, — единогласное показание стольких лиц одного со мною общества наконец рождает во мне недоверчивость к слабой моей памяти и заставляет думать, что я забываю действительно мне сказанное» .