Декабристы - читать онлайн книгу. Автор: Оксана Киянская cтр.№ 30

В ожидании окончания строительства приговоренных расковали, переодели в смертническую одежду (длинные белые рубахи с черными кожаными квадратами на груди, на которых были написаны фамилии осужденных, и с капюшонами, закрывавшими лица), их собственную одежду сожгли на костре. Затем их связали веревками (по другим свидетельствам — кожаными ремнями). Выведя под виселицу, их поставили на колени, еще раз прочли приговор, а затем подняли на эшафот.

Но исполнение приговора опять пришлось задержать — «за спешностию виселица оказалась слишком высока, или, вернее сказать, столбы ее недостаточно глубоко были врыты в землю, а веревки с их петлями оказались поэтому коротки и не доходили до шей». Пришлось брать «школьные скамьи» из находившегося неподалеку здания училища торгового мореплавания. Скамьи были поставлены на доски, преступников встащили на скамьи, надели им на шеи петли, а капюшоны натянули на лица .

Еще одно промедление произошло из-за того, что не выдержали нервы у палача. По свидетельству одного из полицейских чиновников, когда тот «увидел людей, которых отдали в его руки, от одного взгляда которых он дрожал, почувствовав ничтожество своей службы и общее презрение, он обессилел и упал в обморок. Тогда его помощник принялся вместо него за исполнение этой обязанности» .

Казнь совершилась около пяти часов утра. Мысловский, находившийся рядом со смертниками до самого конца, отметил в мемуарах две сказанные Пестелем фразы. Первая из них касалась способа казни и была произнесена «с большим присутствием духа»: «Ужели мы не заслужили лучшей смерти? Кажется, мы никогда не отворачивали чела своего ни от пуль, ни от ядер. Можно было нас и расстрелять».

Вторую фразу Пестель произнес, «бывши уже на эшафоте», под петлей. Обращена она была к самому Мысловскому: «Отец святой! Я не принадлежу вашей церкви, но был некогда христианином и наиболее желаю быть им теперь. Я впал в заблуждение, но кому оно не свойственно? От чистого сердца прошу вас: простите меня в моих грехах и благословите меня в путь дальний и ужасный!» Очевидно, это были его последние слова.

Большинство источников сходится в том, что Пестель умер сразу. Ему, в отличие от Рылеева, Сергея Муравьева-Апостола и Каховского, не пришлось пережить падение с виселицы и второе повешение.

Юшневского приговорили к вечной каторге — за то, что он «участвовал в умысле на цареубийство и истребление императорской фамилии с согласием на все жестокие меры Южного общества, управлял тем обществом вместе с Пестелем с неограниченною властию, участвовал в сочинении Конституции и произнесении речей, участвовал также в умысле на отторжение областей от империи (имелись в виду переговоры с Польским патриотическим обществом о предоставлении независимости Польше. — О. К.)» . В августе того же года каторжный срок Юшневскому был сокращен до двадцати лет, далее последовали новые сокращения: вначале до пятнадцати, потом до тринадцати лет.

После оглашения приговора бывший генерал-интендант больше года провел в Шлиссельбурге, дожидаясь отправки в Сибирь, и только в октябре 1827-го был конвоирован к месту отбытия наказания. Сенатор князь Б. А. Куракин, ревизовавший в 1827 году Сибирь и имевший поручение от шефа жандармов А. X. Бенкендорфа опрашивать государственных преступников о «претензиях», встретил Юшневского в Томске, когда тот с партией каторжников отправлялся в Читинский острог. По отзыву Куракина, Юшневский и его товарищи «имели вид скорее автоматов, нежели человеческих личностей, которых препровождают на каторжные работы». Отвечая на вопросы сенатора, преступники «не проявили решительно ничего особенного — ни раскаяния, ни печали, ни дерзости» .

Тяготы изгнания с Юшневским разделила жена Мария Казимировна, приехавшая в Сибирь в 1830 году. В 1839-м бывший генерал-интендант — одним из последних осужденных по делу о тайных обществах — вышел на поселение и занялся педагогической деятельностью. Жизнь Юшневские в Сибири вели нищенскую и голодную: денег не было даже на самое необходимое. «В течение 10 лет мы не переменяли белья. Бедная жена моя скрывает от меня, до какой степени она в нем нуждается, а пособить нечем. Будучи отцом семейства, ты поймешь, что должен я чувствовать, смотря на всё это», — сообщал Алексей Юшневский брату Семену в 1840 году .

Впрочем, бывший генерал-интендант и тут не изменил себе, не пал духом и остался «стоиком»: кроме брата, практически никто не знал о его бедах. Он старался не одалживать денег у товарищей по изгнанию, зная, что отдать долги всё равно не сможет.

После освобождения Юшневский прожил недолго — скончался 10 января 1844 года от сердечного приступа, не дожив трех месяцев до своего 58-летия. Приступ этот настиг его внезапно, на похоронах декабриста Федора Вадковского. Пестеля Юшневский пережил на 17 с половиной лет.

Подводя итог, следует отметить, что Пестель и Юшневский — не только в личном плане, но и в заговоре, и на службе — были противоположны друг другу. Постоянно шедший на риск Пестель был совсем не похож на осторожного в поступках и ровного по характеру Юшневского. Пестель часто выходил за пределы представлений об офицерской чести и общечеловеческой честности — Юшневский же за эту грань не переступал никогда. Пестель был честолюбив и властолюбив, Юшневский этих качеств был лишен. Пестель главенствовал в Южном обществе, оставляя Юшневского на вторых ролях, но в деле практической подготовки революции главенство генерал-интенданта было бесспорным.

Но у столь на первый взгляд разных людей была общая цель — великая цель проведения в России революции, разрушения сословного общества и отмены крепостного права. Будучи руководителями южного заговора, Пестель и Юшневский прекрасно дополняли друг друга. Изучать деятельность Южного общества вне представления о единстве действий его руководителей невозможно. Только в контексте этого единства связываются теория и практика южных декабристов. И только в этом контексте можно понять, насколько серьезными были их замыслы.

Декабрист Сергей Григорьевич Волконский — хрестоматийная историческая фигура, известная каждому из школьной программы: аристократ, Рюрикович, состоял в родстве с многими знаменитыми русскими фамилиями и даже с русскими царями. Сознательная жизнь Волконского началась как военный подвиг: герой Отечественной войны и Заграничных походов, в 24 года он стал генералом, его портрет был помещен в Военной галерее Зимнего дворца.

Вслед за военным последовал подвиг гражданский: в 1819 году князь вступил в заговор декабристов, был активным участником Южного общества, в 1826-м его осудили на 20 лет каторги и бессрочное поселение. В сибирский период жизни Волконский известен прежде всего как «муж своей жены»: княгиня Мария Николаевна Волконская, отказавшись от знатности, богатства, даже от собственного сына, одной из первых последовала за ним в Сибирь.

В этой хрестоматийности — главная причина того, что личность князя Волконского редко становится предметом специального внимания историков. О нем почти нет отдельных исследований. Имя его всегда упоминается историками с уважением, однако особого интереса не вызывает.