– Вы оба его знаете, – сказал Дойл скорее
утвердительно, чем с вопросом.
Никка кивнул, с мучительной нежностью поглаживая крошечную
ладонь. Он горячо и быстро заговорил со странными певучими интонациями одного
из старых кельтских языков. Речь была слишком быстрой, чтобы я различила слова,
но это не был ни валлийский, ни гэльский – шотландский или ирландский, –
что, впрочем, оставляло достаточно большой выбор диалектов, да и настоящих
языков.
Китто присоединился к беседе, и речь его похожа была на речь
Никки, но не совсем – другой диалект, а может, другая эпоха, – различия
как между средневековым английским и современным.
Я видела непонимание и горе на лице Китто. Было ясно, что он
крайне опечален, найдя этого мужчину в его нынешнем состоянии, но это и все,
что я сумела понять.
Наконец Дойл заговорил на современном английском. Может, мои
сопровождающие все поняли, но я – нет.
– Никка знал его, когда его вид не слишком отличался от
нынешнего, но Китто помнит его таким же, как мы. Он – сидхе. Когда-то Букке
поклонялись как богу.
Я вгляделась снова в исковерканную фигуру и поняла, отчего у
меня мурашки бежали при одном взгляде на него. Эти огромные карие глаза, этот
сильный прямой нос – они были такими же, как у Никки. Я всегда считала, что
коричневую кожу и темные глаза Никка унаследовал от фей-крошек, которые числились
в его родословной, но теперь, глядя на карлика в постели, я поняла, что
ошибалась.
Я смотрела на мужчину с ожившим страхом, потому что вдруг увидела.
Как будто кто-то взял сидхе и ужал его до размера крупного кролика. Я не
находила слов для того ужасного, что лежало в больничной постели, почти теряясь
в ней. И не могла вообразить, как он мог до такого дойти.
– Как? – тихо спросила я и тут же пожалела, что
спросила, потому что карлик на постели взглянул на меня огромными глазами на
усохшем личике.
Он заговорил на хорошем английском, хоть и с акцентом:
– Я сам довел себя до такого, девочка. Я и только я.
– Нет, – возразил Никка. – Это неправда,
Букка.
Карлик покачал головой. Его волосы, коротко стриженные, но
густые, сбились от его движения.
– Здесь есть знакомые мне лица, Никка, помимо тебя и
гоблина. Есть и другие, кого обожествляли когда-то и кто потерял своих
почитателей. Они не иссохли, как я. А я-то отказался отдать свою силу, думая,
что это умалит меня! – Он рассмеялся, и от горечи в этом смехе можно было
задохнуться. – Посмотри, Никка, посмотри, до чего довели меня гордость и
страх.
Я была растеряна, если не сказать больше, но – как это часто
бывает в обществе фейри – сами вопросы, которые я хотела бы задать, оказались
бы невежливыми.
Карлик повернул свою слишком тяжелую голову, чтобы взглянуть
на Китто.
– В последнюю нашу встречу ты казался мне
маленьким. – Странно притягательные глаза пристально смотрели на
гоблина. – Ты изменился, гоблин.
– Он – сидхе, – сказал Никка.
Букка вроде бы удивился, а потом рассмеялся.
– Подумать только, я столько веков боролся за чистоту
нашей крови, препятствовал ее смешиванию с любой другой. Я когда-то считал тебя
нечистым созданием, Никка.
Никка продолжал гладить его по руке.
– Это было очень давно, Букка.
– Я не позволил бы никому из чистокровных Букка-Ду
смешаться с другими сидхе. А теперь все, что осталось от моей крови, – это
такие, как ты, полукровки. – Он с видимым усилием повернул голову. –
А все, что осталось от Букка-Гвизенов
[19]
, – это ты,
гоблин.
– Среди гоблинов есть и другие моей крови, Букка-Ду. И
– видишь лунную кожу этих сидхе? Букка-Гвизены не забыты.
– Может, кожа и осталась, но не волосы и не глаза. Нет,
гоблин, они ушли навсегда, и это моя вина. Я не позволял нашему народу
соединиться с другими. Мы должны были оставаться скрытым народом и блюсти
старый обычай. Сейчас старых обычаев не осталось, гоблин.
– Он – сидхе, – напомнил Дойл. – И признан
таковым при Неблагом Дворе.
Букка невесело улыбнулся.
– Даже сейчас я думаю только о том, как низко пал
Неблагой Двор, что принимает гоблинов в свои ряды. Даже умирая, даже увидев
смерть последних из моего рода – я не могу счесть его сидхе. Не могу.
Он отнял свою руку у Никки и закрыл глаза, но было не
похоже, что его клонило в сон, скорее, он просто не хотел нас видеть.
Детектив Люси все это время ждала с удивительным терпением.
– Может, кто-то объяснит мне, что происходит?
Дойл обменялся взглядами с Холодом и Рисом, но никто из них
не произнес ни слова. Я пожала плечами:
– На меня смотреть нечего. Я почти в такой же
растерянности, как и ты.
– И я тоже, – присоединился Гален. – Я
опознал то ли корнский, то ли бретонский, но произношение для меня слишком
архаическое.
– Корнский, – сказал Дойл. – Они говорили на
корнском.
– Я считал, что в Корнуолле не было гоблинов, –
удивился Гален. Китто отвернулся от постели и посмотрел на высокого рыцаря.
– Гоблины – не единый народ, не более, чем сидхе,
которые только внешне разделены всего на два двора. Все мы когда-то были чем-то
большим. Я – корнуэльский гоблин, потому что моя мать-сидхе была из
Букка-Гвизенов, корнуэльских сидхе, до того, как была принята к Благому Двору.
Когда она увидела, какой ребенок у нее родился, она знала, куда сложить свое
бремя. Она оставила меня среди змей Корнуолла.
– Гнезда змей есть повсюду на Островах, – хрипло
произнес Букка. – Даже в Ирландии, как бы ни хотелось последователям
Патрика верить в обратное.
– Почти все гоблины теперь в Америке, – сказал
Китто.
– Йе, – согласился Букка, – потому что ни
одна другая страна их не потерпит.
– Йе, – кивнул Китто.
– О'кей, – сказала Люси. – Что бы у вас тут
ни было – неделя воспоминаний, семейное собрание, – мне без разницы. Я хочу
знать, как из этого Букки, который заявил, что его зовут Ник Основа – я
проверила, между прочим, это персонаж из "Сна в летнюю ночь", очень
мило, – так вот как из него едва не высосали досуха всю его жизнь?
– Букка! – тихо позвал Никка.
Карлик открыл глаза. Их переполняли такая усталость и боль,
что я отвернулась. Словно заглянула в бездну, ведущую куда дальше, чем просто в
забвение, куда хуже, чем просто в смерть.