Но мне не стоило беспокоиться. Король был так озабочен
попытками очаровать меня, что забыл обо всем остальном.
Я не решилась состязаться в гламоре с лучшим мастером
иллюзий, который когда-либо рождался на свет. Вначале я попробовала поставить
на искренность.
– Я помню, что твои волосы походили цветом на закат над
океаном. Многие сидхе могут похвастаться золотыми локонами, но только твои были
цвета заходящего солнца. – Я мило нахмурилась: веками отработанная
гримаска, с помощью которой женщины добивались нужного эффекта. – Или я
ошибаюсь? Почти все мои воспоминания о короле, когда ваше величество не скрывал
гламор, относятся к моему раннему детству. Может, этот цвет, эта волшебная
прелесть мне только пригрезились?
Я бы на такое не купилась; никто из моих стражей не поверил
бы ни одному слову; Андаис залепила бы мне пощечину за такую очевидную
манипуляцию. Но никто из нас не жил в той социальной атмосфере, к которой был
привычен Таранис. Подданные веками пели ему хвалу в таких же выражениях, а то и
похлеще. Если вам все время твердить, как вы прекрасны, как чудесны, как
изумительны, – есть ли ваша вина в том, что в конце концов вы в это
поверите? А если вы поверили, то уже не сочтете лесть за глупость или попытку
вами манипулировать. Вы посчитаете ее правдой. Но главный фокус заключался в
том, что я на самом деле считала его истинный облик более привлекательным, чем
этот световой аттракцион. Я льстила совершенно искренне. Всемогущее сочетание.
Золотые локоны словно разделились, распались на отдельные
пряди, и настоящие волосы проступили сквозь них медленно, как раздевается
танцовщик в стриптизе. Их цвет был почти малиновым – таким иногда бывает закат,
заливающий все небо неоновой кровью. Но под верхними прядями был второй слой –
локоны оранжево-красного цвета, как у лучей, остающихся на небе еще несколько
мгновений после того, как солнце скроется за горизонтом. Несколько прядей были
еще светлее, словно солнечный свет спряли в нити, и они мерцали и сияли в
роскошных волнах его волос.
Я выдохнула воздух, который задерживала, сама того не
осознавая. Я не врала, говоря, что натуральный цвет его волос впечатляет
гораздо больше, чем любая иллюзия.
– Так тебя больше устраивает, Мередит? – Его голос
был таким густым, что его почти можно было потрогать. Мне хотелось бы набрать
его в пригоршни и прижать к телу... Не знаю, как бы он ощущался, но, наверное,
как что-то тягучее, может быть, сладкое... Словно зарыться в сахарную вату,
воздушную и одуряюще-сладкую, тающую и липкую...
Дойл тронул меня за плечо, я вздрогнула и пришла в себя.
Таранис не просто использовал гламор. Гламор изменяет облик людей и предметов,
но за вами все равно остается выбор. Под действием гламора сухой лист может
показаться куском торта, и съесть его будет приятней – но только вы решаете,
есть вам его или нет. Гламор меняет только ваше представление, он не насилует
вашу волю.
Таранис же попытался сделать выбор за меня.
– Король изволил меня о чем-то спросить?
– Да, – сказал Дойл, и его голос напомнил мне
что-то темное, густое и сладкое, как гречишный мед. Я поняла, что он тоже
применил гламор, подтолкнув мои мысли в этом направлении. Но Дойл не пытался
управлять мной, он пытался помочь мне справиться с воздействием короля.
– Я спросил, окажешь ли ты мне честь посетить мой пир.
– Я высоко ценю готовность вашего величества пойти на
такие хлопоты ради меня. Я буду несказанно счастлива посетить подобное
празднество через месяц или чуть позже. В данный момент я немного слишком
занята – приготовления к Йолю, как, разумеется, известно вашему величеству... К
несчастью, у меня нет штата служителей, чтобы претворять мои планы в жизнь с
такой же легкостью, как это удается королю. – Я улыбнулась, но в душе я на
него орала. Как он посмел воздействовать на меня, словно я – раззява-человек
или кто-то из низших фейри? Так не обращаются с равными.
Мне не следовало удивляться вообще-то. Он всегда относился
ко мне свысока, проклятый сноб, да и это – еще в лучшем случае. Он не считал
меня равной себе. С чего бы ему считать меня равной?
Я могла изменить цвет своих волос, кожи, внести мелкие
изменения во внешний облик. Я была мастером на такие штучки. Но мне нечего было
противопоставить колоссальной мощи Тараниса, которую он так легко на меня
обрушил.
Что я могла сделать лучше, чем Таранис? У меня была рука
плоти, а у него – нет, но эта власть могла только убивать и только при
соприкосновении. А я не хотела его убить, только утихомирить.
Его голос журчал дальше:
– Я был бы просто счастлив увидеть тебя до Йоля.
Рука Дойла сжалась на моем плече. Я потянулась рукой к его
пальцам, и это прикосновение к коже меня немного успокоило. В чем же я сильнее
Тараниса?
Я переместила руку, чтобы Дойл мог обхватить ее пальцами.
Его рука была такой настоящей, такой твердой. Простое прикосновение словно
помогало избавиться от наваждения, от этого тягучего голоса и сияющей красоты.
– Для меня истинное горе отказывать вашему величеству,
но полагаю, визит можно немного отложить.
Его сила ударила в меня с мощью стихии. Если бы это был
огонь, я бы вспыхнула как солома, будь это вода – я бы захлебнулась. Но это
была попытка убедить, едва ли не соблазнение, и я вдруг забыла, с чего это я не
хочу поехать к Благому Двору. Конечно, я хочу!
Неожиданное движение сзади не дало мне тут же сказать
"да". Дойл сел у меня за спиной, сжав меня коленями с двух сторон.
Рука его по-прежнему сжимала мою ладонь. Все это не дало мне ответить
немедленным согласием Таранису, но и только. Прикосновение к открытой коже его
руки по-прежнему значило для меня больше, чем все его прижавшееся ко мне тело.
Я слепо потянулась в пространство, и Холод поймал мою
ладонь. Он сжал ее, и это тоже было хорошо.
Я взглянула в зеркало. Таранис сиял по-прежнему, прекрасный,
как произведение искусства, но эта была не та красота, от которой у меня
учащался пульс. Кажется, он перестарался. Я больше не могла воспринимать его
всерьез. Он казался мне смешным в этой сияющей маске и одеяниях из солнечного
света.
Его сила вновь возросла, мне будто отвесили теплую оплеуху.
– Приди ко мне, Мередит. Приди ко мне через три дня, и
я устрою для тебя празднество, равного которому ты не видела.
На этот раз меня спасла открывшаяся дверь. Гален. Он
уставился на Дойла на кровати и на Холода, схватившего меня за руку.
– Ты звал, Дойл?
Я не слышала голоса Дойла. Наверное, пару минут я не слышала
вообще ничего, кроме слов короля.
Мне удалось отыскать собственный голос. Он оказался тонким и
дрожащим.
– Пришли сюда Китто. Как есть, быстрее.
Гален поднял бровь, но отвесил короткий поклон – не видный
из зеркала – и позвал гоблина. В формулировке моей просьбы был особый смысл.
Китто очень немного на себя надевал, когда прятался в свою нору. Мне нужно было
касаться чьей-то кожи, а просить стражей раздеваться я не хотела.