Наконец, они разошлись по обоюдному согласию, шепотом и стонами – к моему облегчению, если не к их, – уговорив друг друга встать и вернуться в дом.
Я была потрясена увиденным и услышанным, но я бы солгала, если бы не призналась в том, что испытала и чувство удовлетворения – я получила доказательство своей правоты. Эйлса должна об этом знать, мне придется ей все рассказать. Но еще я подумала про антидепрессанты и книги из серии «Помоги себе сам», ее раздражение из-за постоянной готовки и любовь к диетам и про то, как она однажды сказала: «Мне придется его убить». Это было горько и жестоко. Может, незнание лучше. Я натянула одеяло до подбородка, но минуту спустя опять сбросила. Нет, на мне лежит моральная ответственность. И тем не менее – быть гонцом с такой вестью… Никто не хочет для себя такой роли. Хотя лучше знать, чем жить в неведении.
В комнату просачивался рассвет – в щель под дверью, по краям штор и из-под них. Мне не терпелось поскорее покончить с этим. Подождать часов до девяти? А, может, пораньше? Восемь – вполне приемлемое время. Я уставилась на электронные часы, желая, чтобы цифры менялись быстрее. Оденусь, пойду в дом и предложу Эйлсе прогуляться. Я думала о том, какие слова лучше использовать, как все сформулировать. «Мне очень жаль, что приходится про это рассказывать». Я стала представлять, что произойдет дальше. Эйлса захочет уехать. Проще всего на поезде. Я представила, как мы вдвоем сидим в вагоне на пути назад в Лондон. Эйлса, вероятно, расплачется и будет благодарить меня за поддержку, за то, что я осталась рядом с ней. Я возьму ее за руку. Может, она заберет с собой и Макса. Когда мы вернемся, она переедет в мой дом. Они оба переедут.
Когда я открыла глаза, солнечные лучи уже добрались до подушки. Меня разбудил какой-то шум. Я села. Моди стояла на задних лапах и скреблась в дверь. Часы показывали 11:12.
Я так резко вскочила, что закружилась голова. Моя одежда была разбросана по полу, я собрала ее и оделась. Губы пересохли, во рту пустыня. Я открыла дверь в яркий солнечный день и выпустила Моди во двор, она тут же присела, потому что больше не могла терпеть. Небо было голубым и совершенно чистым. На крыше сарая напротив ворковал голубь, кричали галки. Ночные события спутались у меня в голове и представлялись туманными. Я попыталась сосредоточиться. Что мне делать? О боже! Теперь я не могу сказать Эйлсе, что дело срочное. «Случилось что-то ужасное. Я хотела вам об этом рассказать. Но вначале мне нужно было поваляться в постели».
Я накормила Моди и заперла ее в комнате, а затем медленно поднялась по ступеням к дому. Не могла же я весь день прятаться в хлеву.
Когда я вышла на террасу, она оказалась пуста. Никого не было и на теннисном корте, ни звука со стороны бассейна. На гравии подъездной дороги виднелись следы шин, но обе машины исчезли.
Я вошла в кухню. Несколько кружек и куча грязных тарелок с хлопьями стояли рядом с плитой. Я хотела сунуть их в посудомойку, но она оказалась забита чистой посудой. Я села на табуретку и задумалась, что же делать. Я понятия не имела, куда они все исчезли. Они ждали, пока я проснусь? Я пыталась вспомнить, планировали ли мы занятие с мальчиками. Боже праведный, надеюсь, никто не приходил меня проведать, не открывал дверь и не видел, в каком состоянии комната. Куда они могли уехать? В церковь? Нет. По магазинам? Может быть. Маленький червячок сомнения грыз меня: кто-то из них упоминал рынок? Блошиный рынок? Мысль превратилась в уверенность.
Я встала и открыла дверцу холодильника. Вонь. Контейнер из нержавейки занимал всю нижнюю полку. В нем лежала сырая курица, дольки чеснока, толстые куски лимона и все это было посыпано какими-то специями красного цвета. Какие-то люди – клиенты Тома – должны приехать на обед. Видимо, это мы и будем есть.
Закрыв холодильник, я нашла чистую миску и насыпала в нее хлопьев, которые съела в сухомятку – без молока. К банке с вареньем была прислонена кулинарная книга, раскрытая на странице «Курица по-каталонски». Когда Эйлса вернется, ей будет некогда со мной говорить – нужно будет готовить обед. Разговор придется отложить.
Я поставила миску к остальной грязной посуде и огляделась. Прошла через кухню в небольшой холл. Слева была лестница на второй этаж, прямо – гостиная. Я заглянула в гостиную. Квадратная комната была обставлена со вкусом: пустой камин, обтянутый синей тканью диван, стулья в тон, толстые занавески с цветочным рисунком и много бархатных подушек малинового цвета. Пахло там странно – вроде плесенью и чем-то сладковатым, – так пахнут старые подушки. Следы просмотра телевизора: на полу клетчатое одеяло, на кофейном столике раскрытая коробка конфет Cadbury Heroes.
Остановившись внизу лестницы, я раздумывала, стоит ли рисковать. Мне было любопытно исследовать дом, но если они вернутся и застанут меня в спальне, то воспримут это как желание сунуть нос в чужие дела. Я положила руку на перила и вглядывалась вверх, запрокинув голову. Вероятно, поэтому и смогла уловить звук – такой тихий, что мгновение мне казалось, будто это скрип окна или двери. Но затем я услышала его снова. Это был один из тех звуков, ради которых приходится напрягать слух – иначе его не уловить. Прислушавшись, я услышала какой-то фоновый шум – низкий гул – и еще какие-то почти нечеловеческие, животные, звуки, но издаваемый человеком – причитание, вздох, всхлип.
Я больше не колебалась. Сработал инстинкт. Я бежала, перепрыгивая через две ступеньки. Я знала, что это Эйлса, у меня не было никаких сомнений. Я узнала ее голос и поняла, что случилось. Она все знает. Что-то ее насторожило. Она видела их прошлой ночью, или утром Том сам ей рассказал. И теперь они уехали, а она осталась одна.
Я добралась до площадки. Передо мной оказалось несколько закрытых дверей, звук шел из дальней правой, из спальни, расположенной над гостиной. Нужная мне дверь была приоткрыта, и я шагнула к ней. Звуки стали громче. Я снова остановилась, меня все еще одолевали сомнения. Не хотелось вмешиваться и смущать Эйлсу, но мысль о ее печали и отчаянии была невыносима. Я все-таки толкнула дверь, хотя не стала сразу же заходить в комнату.
Кровать стояла у дальней стены, между двумя окнами. Эйлса лежала на ней в одиночестве, на животе, повернув лицо, лежавшее на подушке, в сторону. Ее тело было странно изогнуто под одеялом, руки находились под телом, глаза закрыты. На подушке лежал телефон со светящимся экраном. Эйлса тяжело дышала, тихий гул не прекращался.
Кровь прилила у меня к лицу. Я прикрыла рот рукой. Мне с трудом удалось подавить возглас – увиденное страшно смутило меня. Я попятилась из комнаты и прикрыла за собой дверь.
На протяжении всего дня я вспоминала то мгновение, когда осознание происходящего совпало со страхом быть обнаруженной. Ужас, что Эйлса может увидеть меня. Это было совершенно особое чувство стыда, смешавшееся в моей голове с романом Тома. Я тайком наблюдала за ними обоими, что привело к какому-то отвращению к самой себе и плохому самочувствию.
Всего через несколько минут у дома появились машины, захлопали дверцы, захрустел гравий под ногами. Я сидела за кухонным столом, делая вид, что разгадываю кроссворд, когда они ввалились толпой, заполняя дом шумом и пакетами. Дети понеслись купаться, Роза и Гэри отправились наверх собирать вещи. Том и Далила принялись разбирать покупки – литр молока, пачка сливочного масла, листья салата, грязные на вид, крем для рук Neutrogena и прямоугольная коробка с надписью «Телохранители».