— И мне, — подал голос Семён, — чей-то с морозу колотить стало.
Выпив хорошую чарку, он поднялся.
— Вы, бабы, тово, болтать болтайте, да дело не забывайте. Завтра ж свадьба. Пелагея, ты квашню-то завела?
— Завела, завела! — замахала та руками. — Давай полезай на печь! Стой, — прикрикнула она, — мясо-то покрошил?
— А чё я делал? — скидывая верхние портки, пробасил он и, подставив табурет, полез на полати.
Сквозь быстро навалившийся сон Семён слышал, как они начали обсуждать даваемое за девицей приданое: шубка крытая, плат… но сон уже овладел им.
А в конюшне собрались парни, друзья Никифора. Он стащил из дома небольшой бочонок с брагой да кусок сала. Ребята выпивали, закусывали и обсуждали невесту.
— Хороша девка! — заметил один из них.
— Всё при ней! — смачно произнёс другой парень, развалившийся на соломе, держа в руках недопитую чарку. — Смотри, Никифор, ой, увидуть!
— У мня-то? — басил тот. — Да я…
— А ты и знать не узнаешь. Бабы… тово, твари хитрючи.
— Буде об етом, — не выдержал Никифор, — пошли по избам.
Ребята поднялись. Перед уходом старшой остановился перед Никифором:
— Ты, тово, завтри получе оденься. На свадьбу идёшь да и чёп ей понравился.
— Да она мня, рыжего, знает, — счастливо смеялся Никифор.
— Ето не то. Ты завтра особо ей должон понравиться. Учти. Она девка с норовом. За ней, как за пчелиной маткой, парни увиваются.
— Увиваются, а не женются, — заметил Никифор.
— Карманы у них худы, — бросил кто-то довольно зло.
И вот подошло завтра. Это был День святого апостола Андрея Первозванного. С утра даже потеплело. Потепление принесло с собой серые, грязные тучи. Не то небо не хотело этой свадьбы и всем своим видом показывало своё несогласие, не то ещё почему-то… Кто знает? Несмотря ни на что, народ повалил к церквушке, что стояла на пригорке.
С утра старательно вымели двор. И он быстро заполнился народом. Всех он не вместил и оставшиеся вытянулись вдоль дороги с обеих сторон. Пацаны залезли на деревья. Они первыми и увидели процессию. Она начиналась от дома Рылы. Вышел жених в окружении дружков. Он на полголовы был выше их, одет в новую шубу, на голове — лисья шапка. Мелкий, липкий снег спрятал его обновку.
У дома невесты они остановились в ожидании. Тут топтались дудари, барабанщики. Так повелела невеста. Наконец двери избы открылись и вышла Ольга. Она была одета в тщательно латанную шубку, из-под которой виднелись полы цветастого платья, на голове — простая шапочка с венком из искусственных цветов. Но вид её заставлял забыть и о поношенной шубке, и о подшитых валенках, и об искусственных цветах. Она смотрелась как царица. Высока, стройна. В больших выразительных глазах пряталось лукавство. На белоснежных щеках играл задорный румянец.
Увидев свою невесту, Никифор, похоже, растерялся.
— Ну, — толкнул его в бок дружка, — подходи, бери под руку, — шепнул он.
Тот несмело подошёл, осторожно взял её под локоток. В это время засвистели свистули, ударили в барабаны. Шум вспугнул собак, понёсся их лай.
И вот процессия двинулась к церкви. По старому обряду молодых стали осыпать орехами. На счастье, на хорошую жизнь. Вдруг, перекрывая шум скоморохов, раздался другой, яростный, непонятный:
— А-а-а! Ур-рачх! А-а-а!
— Что это? — заволновался народ.
Кто-то бросил:
— Это соседи…
Но чей-то голос, звонкий и тревожный, перекрывший всех своим испугом, прокричал:
— Татары!
Вся процессия встала как вкопанная. Разглядев пришельцев, все завопили:
— Татары, татары!
Они скакали на маленьких лошадях в больших мохнатых шапках. Мужики бросились к ограде, выламывая жерди, бабы с криком и визгом бросились врассыпную. Ольга крепко схватила жениха за руку. Но тот, бледный, взглянул на неё ошалелыми глазами, взвыл, точно его ударили плетью, скинул руку невесты и с невероятной ловкостью бросился к плетню, перемахнул его и устремился через чей-то огород к спасительному лесу. Невеста от такого поступка Никифора растерялась и от испуга не знала, что и делать. Ей казалось, что её ноги пристыли к земле.
А татары уже были рядом, плетьми и саблями сбивая людей в кучу. Кто-то пытался сопротивляться. Плеть или сабля ломали этого человека. На колокольне зазвонили колокола. Они породили надежду: люди услышат и придут на помощь. Но меткая стрела какого-то татарина вонзилась в смельчака. Руки тотчас ослабли, и он полетел наземь. Наступившая тишина только добавила страха. Бабы вновь завыли. Но их быстро успокоили. Кто не поддавался, того острая сабля заставляла замолчать.
Мать Ольги загородила её собою и развела руки.
— Не трожь, гад! — вопила она.
Но небольшой татарчонок так ожёг её плетью, что она упала на дорогу. Он же подхватил растерявшуюся невесту и, бросив её поперёк конской спины, хлестнул ногайкой. Конь понёсся вперёд с бешеной скоростью.
Когда Ольга пришла в себя и огляделась, то увидела, что её вывезли за околицу. «Зачем?» — испуганно подумала она. Увидев пригнанных туда же односельчан, немного успокоилась. Татары сбили их в кучу и стали отделять женщин от мужчин. Мужчины, опустив головы, стыдливо переходили на другую половину.
Как потом оказалось, это было одно из первых нападений татарского князя Едигея, который начинал завоёвывать себе авторитет. Он напал на Русь после знаменитого похода татарского хана Тохтамыша.
Отделив мужиков, под бабий вой, их погнали куда-то в степь. А женщин, как дрова, уложили в розвальни, покрыв их старой кошмой. Татары подняли крик, и караван тронулся в неизвестность.
ГЛАВА 2
Великий московский князь Димитрий Иоаннович, натянув сапоги, встал и потоптался на месте, проверяя, не жмут ли они ноги. Но всё было ладно, и он вытянул руки, показывая тем самым, чтобы служка набросил ему охабень. Выйдя на крылец, он полной грудью вдохнул тёплый весенний воздух.
Весна была в разгаре, обнажая до боли в сердце скрытые под снегом раны, нанесённые прошлогодним набегом Тохтамыша. Сразу после его ухода застучали топоры, Московия отстраивалась заново. Но мал был ещё срок, и пришедшая весна ясно говорила об этом.
Весело журчащие ручьи заставили служку подвести коня к самому крыльцу. Негоже великому князю ехать в грязных сапогах. Проезжая кремль, он видел, что здесь быстро справлялись с последствиями пожарища. Но когда выехал за ворота, то перед ним предстала иная картина. Посад ещё чернел. Он напоминал муравьиную кучу. Люди сновали туда-сюда, таща брёвна. Видя князя, люди приостанавливали работу, снимали шапки, кивали головами, приветствуя Димитрия Иоанновича. Он отвечал им тем же. Подъехал к месту, где на очищенную землю мужики укладывали толстые лиственные брёвна.