Сесилия шагнула в мою сторону. Я сделала шаг назад.
— Это что, какая-то тайна? Да брось придуриваться.
Она протянула руку и быстро схватила кулон. Я хотела отступить, но побоялась, что цепочка порвется.
— Откуда у тебя это?
— От мамы. Мама мне подарила.
— С какой стати?
Сесилия уставилась на меня, словно я сказала нечто невероятное.
— Потому что я буду учиться на юриста, — ответила я. — Это весы справедливости. Юстиция и все такое.
— Я знаю, что он изображает. Просто непонятно, почему…
— Почему она подарила его не тебе?
— Я этого не сказала.
Сесилия перевела взгляд с кулона на меня.
— Стало быть, ты собираешься на юридический? Тогда, может быть, тебе стоит поскорее вернуться в школу.
— У меня в запасе целый год, — напомнила я ей.
Это был мой козырь — что я перескочила через класс и у меня всегда оставался еще год в запасе.
— Чтобы поступить на юридический, нужны очень высокие баллы.
— Знаю, — ответила я. — Я знаю, что там требуется.
— Можно примерить?
Сесилия показала на кулон.
— Зачем?
— Просто хочу примерить.
Вздохнув, я расстегнула кулон и протянула его Сесилии.
— Тут царапины, — сказала она, повернув весы.
— Это буква «i», — объяснила я. — Там написано «fri».
— Мама знает, что ты испортила ее кулон?
— Он теперь мой, — ответила я. — И я могу делать с ним все, что захочу. Верни мне его, пожалуйста.
— Да-да, — ответила Сесилия. — Сейчас. Помоги мне его надеть.
Она подняла рукой волосы. Я вздохнула, но сделала, как она сказала. Мы пошли дальше к воде.
— Помнишь? — спросила я, указывая на голое дерево. — Ты с него брала почки, которые засовывала себе в уши.
— А ты и вправду ничего не забываешь, — проговорила Сесилия и вздохнула.
Это не так, я многое забываю, если речь не идет о жутких несправедливостях или о чем-нибудь смешном, а вот эти почки у меня до сих пор иногда вызывают улыбку. Кажется, той весной нам было года четыре-пять, когда Сесилия вдруг перестала реагировать на обращение. Мама и папа подумали, что у нее что-то со слухом, но, когда ее отвели к врачу, выяснилось, что слуховые проходы у нее забиты зелеными почками.
— Зачем ты это сделала? — спросила я.
— Чтобы не слышать твоего голоса, — ответила Сесилия. — У меня от твоих воплей уши болели. Разве сама не помнишь, как ты орала?
— Ты ведь могла взять что-то другое?
— Мне было пять лет, — ответила Сесилия. — Наверное, у меня началась паника и я схватила первое, что под руку попалось. Твои вопли чуть не довели до безумия всю семью.
— Ты преувеличиваешь.
Сесилия посмотрела на меня так, словно не поверила своим ушам.
— Вовсе нет. Ты так орала, что невозможно было приглашать домой подружек, мама все время плакала, а папа запирался в библиотеке. Поэтому-то нам и пришлось держать нянь. Если бы не ты, нам не потребовались бы няни и не пришлось бы ходить в детский сад. Вероятно, и в Адамсберг бы нас не отправили. Но мама и папа просто не в силах были справляться с тобой.
— Не понимаю, зачем тогда заводить детей, — пожала плечами я. — Если не справляешься.
— Они же не могли знать заранее, какой ты будешь.
— Дети рождаются, какие рождаются, — ответила я. — И родителям приходится о них заботиться, какими бы они ни получились.
— Иногда, когда я засыпаю, мне до сих пор чудятся твои крики, — проговорила Сесилия.
Мы уже почти дошли до воды. Сесилия шла медленно, говорила, как во сне, и голос, казалось, не принадлежал ей.
— Он словно застрял у меня в мозгу, — продолжала она. — Твой голос. И твои вопли.
— Ну прости, — сказала я. — Прости меня за то, что я испортила всем вам жизнь.
45
Чарли была так поглощена фотографиями, что не услышала шаги за спиной.
— Что ты тут делешь? — проговорил Якоб, внезапно появляясь в дверях. — Когда я сказал, что ты можешь осмотреться, я не имел в виду, что ты будешь заходить сюда.
— Я…
Она не знала, что сказать.
— Все не так, как ты думаешь, — сказал Якоб, кивнув на фотографии на столе.
— Окей, — сказала Чарли.
Инстинкт повелевал бежать, но Якоб блокировал единственный выход из комнаты.
— Не бойся меня, — сказал Якоб. — Я все объясню.
— Давай поговорим там, наверху.
Вслед за Якобом Чарли поднялась по лестнице. От облегчения, что она снова на поверхности, у нее задрожали колени.
— Понимаю, что это может показаться странным, — проговорил Якоб, когда они вернулись в кухню.
— У тебя есть фотографии мертвой девушки, — сказала Чарли. — Девушки, бесследно пропавшей тридцать лет назад.
— Она не мертвая, — сказал Якоб. — По крайней мере, на фотографиях.
— Не понимаю, — призналась Чарли.
— Это была игра. Знаю, звучит дико, но Франческа так захотела — она пожелала, чтобы я обрядил ее, как для похорон.
— Зачем?
— Не знаю, — пожал плечами Якоб. — У нее была склонность к черному юмору и всяким таким вещам. Это было как раз в тот вечер, когда я увез ее с вечеринки. Она сильно напилась. Поначалу я отказывался, но она уговорила меня. Подожди, сейчас я тебе покажу.
Он исчез и вскоре вернулся с фотографиями Франчески.
— Посмотри на дату, — сказала он и указал на фотографию, где в правом углу виднелись цифры.
Фотография была сделана 1 октября 1989 года — за неделю до исчезновения Франчески.
— Но почему они лежат у тебя на видном месте? — удивилась Чарли.
— Вчера сюда приходил один человек и задавал вопросы о Франческе, — сказал Якоб. — После его ухода я достал фотографии, чтобы… не знаю… вспомнить.
— Юхан Ру? — спросила Чарли. — Его так звали — человека, который приходил сюда?
Якоб кивнул.
— Почему же ты ничего не сказал?
— Он просил меня никому не рассказывать. А в чем, собственно, дело?
— Вчера Юхана Ру ударили по голове, — объяснила Чарли. — Непонятно, выживет он или нет.
— Но зачем? — удивился Якоб. — И кто?
— Не знаю. Когда он приходил сюда?
— Вскоре после обеда. Часа в два.
Снова зазвонил телефон Якоба, и тот опять извинился. Он поднялся и вышел из кухни. Чарли услышала, как он снова профессиональным тоном выражает соболезнования.