Опять папин голос.
И вроде бы он доносится из квартиры Грега. Мне показалось, что за окном прошел сам Грег. Я подкрался к двери и заглянул в почтовую щель. Абсолютно пустой коридор. Сам не знаю, что я рассчитывал там увидеть. Может, покойного отца: может, он стоит там и увлеченно беседует с Грегом
[182].
Абсурд, курам на смех.
Объяснение тут самое немудреное: просто я забалдел от виски и шока.
Всего и делов.
И точка.
Я в изнеможении откинулся на спинку сиденья.
Сил не было без конца отрицать очевидное
[183].
УСЛОВИЯ И СОСТОЯНИЕ ОТКРОВЕНИЙ
Это не просто глава из Библии.
Я позвонил жене. Дело в том, что утром я нечаянно схватил ее телефон, но обнаружил это позже. Прокрутив ее список контактов, нашел себя и позвонил — в надежде, что она тоже случайно взяла с собой мой телефон.
Сначала я хотел рассказать ей все: и про Грега, и про мухлеж с договорами, и про воробьиные домогательства; попросить ее о помощи и признаться, что я в полном ауте; однако почему–то сдержался.
— Привет, Элис, — сказал я.
— Фрэнк, ты где? — спросила она.
— Я у Грега, у медиума, помнишь, ты меня к нему послала?
Жена рассмеялась:
— Ты о чем, Фрэнк? Сегодня утром просыпаюсь, а тебя и след простыл.
— Ты что, не помнишь, как сама направила меня к этому типу? Заверяла, что только он поможет справиться со всем, Что касается невзгод духовных, — сказал я и замер на целую вечность в ожидании ответа, чувствуя, как последнее слово уплывает от меня все дальше.
— Не знаю я никаких медиумов, — заявила она. — О чем ты толкуешь?
— Похоже, любимая, что–то со мной не так, сильно не так. Неладное со мной творится…
— Извини, Фрэнк, давай отложим разговор: сейчас работы невпроворот, меня буквально завалили сдаточными результатами.
Завалили сдаточными результатами.
— Что это значит? — спросил я.
— Это значит, что я безумно занята, — отрезала она.
— Я позвонил, хотел просто сказать… — И тут же почувствовал: ну не могу я ей признаться, что явственно слышу голос отца, и пробормотал: — Я совершенно сбит с толку…
— Да, Фрэнк, похоже на то.
На редкость проницательная женщина. Да и подготовка сказывается. Сейчас начнет меня заверять, что все будет хорошо, а я отчаянно жаждал утешения. Она долго молчала, Сквозь шорох телефонных помех послышался голос, кричавший по–испански: «Que?» Наверно, другая линия врезалась.
— Знаешь, Элис, — сказал я, — если бы Оскар был учеником Христа, он был бы Иудой.
Я очень надеялся, что она подхватит шутку, попытается меня обставить; вот было бы здорово, если бы мы снова сыграли в нашу любимую игру и опять были заодно, хотя быв общей ненависти к Оскару.
Я уже плохо сознавал, что происходит; необходимо было хоть за что–то зацепиться — не важно за что.
Наконец Элис сказала:
— Мне правда надо идти, Фрэнк.
Я уже собрался прощаться, но она продолжила:
— У тебя мой телефон, Фрэнк, а у меня — твой. Будь добр, завези мне мой: почту нужно просмотреть. Я жду важное сообщение от Валенсии. Да, кстати, если Валенсия позвонит, пожалуйста, не отвечай на звонок, она будет очень недовольна, что я не при телефоне, — для нее это признак непрофессионализма. Словом, на ее звонки не отвечай. Понял?
Я схожу с ума, а жену заботит только одно: как ее начальница отнесется к тому, что у Элис нет с собой мобильника.
И все–таки, что это значит?
— Ладно, — сказал я, но она уже отключилась.
Не знаю, сколько я просидел в ступоре — несколько секунд, минут или даже час; очнулся оттого, что женин телефон завибрировал, и на экране появилось имя: «Валенсия»,
Я нажал «Ответить» и услышал:
— Хочешь перепихнуться?
Хочешь перепихнуться!
Звонил Оскар. И Оскар предлагал перепихнуться!
— Перепихнуться хочешь? — снова спросил он.
С чего бы вдруг Оскар предлагал мне перепихнуться? И почему на моем телефоне высветилось имя Валенсия, когда на самом деле звонил Оскар? Тут я сообразил: это же не мой телефон, это мобильник Элис. С какой стати Оскар предлагает Элис перепихнуться? — ошалело размышлял я.
Свет Солнца достигает Земли за восемь минут, хотя от светила ее отделяют девяносто пять миллионов миль. Столько же времени я потратил на осознание ситуации. Оскар и Элис? Чудилось, что на меня с невероятной, невообразимой скоростью летит предмет, но цели достигает отнюдь не сразу. Оскар спит с Элис?! Эта мысль меня соверщенно огорошила. Я отказывался ее воспринимать. Какая нелепость! В голове не укладывается. Мой брат трахает мою жену? Прозрение наступает совсем не так драматично, как любят показывать в кино. Ты не сидишь на краешке стула, солнце не освещает в выигрышном ракурсе твое лицо, из динамиков не льется пульсирующая, выразительная музыка. Ничего подобного. Прозрение наступает тихо, без труб, фанфар и вычурных излишеств, отчего оно еще горше. Чаще всего ты сидишь в машине на занюханной улице, а вокруг тебя вьется нахальный воробей. Оскар и Элис?
Пробив тонкую блестящую пленку логических аргументов, эта мысль погрузилась в мутные воды сомнения; до меня стало доходить, что такая версия не столь уж нереальна, как мне казалось поначалу.
— Элис, слышишь меня? Черт бы побрал эти телефоны!.. — неслось из трубки. Я отключил мобильник.
Неужели такое возможно? Элис и Оскар?
За моей спиной?
И на каждый вопрос тихий голосок в моих ушах терпеливо повторял: да.
Неужто я настолько глуп — не замечал, что творится у меня под носом?
[184]
Не в этом ли, по большому счету, суть всех древнегреческих трагедий? Или — что гораздо хуже — дневных сериалов для домохозяек?
[185]
Выходит, я вел себя, как абсолютный, законченный, клинический идиот?
[186]
Потом, гораздо позже, я понял, что в том и заключается самая позорная сторона моего положения — статус рогоносца. Условия и состояние обманутого мужа открываются ему не быстрее, чем откровения — начинающему буддисту; понастоящему процесс осмысления тянется долго, мучительно, — подобно невероятно медленной проявке поляроидного снимка. Но, как бы долго этот процесс ни тянулся, он ставит на тебе неизгладимую печать — ее не смыть ничем.
[187]