— Все хорошо, Фрэнк, не волнуйся, телефон цел. Слава тебе господи.
— Сука! — вполголоса прошипел я.
Она не слышала: забыв обо всем, она уже выстукивала кому–то эсэмэску, потом подняла голову и сообщила:
— Скоро зайдет Фил: мы перекусим и закончим нащ отчет.
Фил — один из безликих туповатых коллег моей жены, Я их с трудом различаю, но Фила запомнил, потому что он необычайно высокого роста. Когда он приехал, мы с ним сели за стол, я завел пустой светский разговор, улыбаясь про себя: в нашей квартире Фил казался особенно долговязым; неуклюже умостившись на стуле, он потягивал красное вино. Когда к нам приходят коллеги жены, я играю сам с собой в одну игру: проверяю, сколько времени я могу отмалчиваться, сколько времени мое присутствие остается абсолютно незамеченным, невидимым. Над обеденным столом висят часы — мой подарок Элис ко дню ее рождения. Пока Фил беседовал с ней, я смотрел на часы
[135].
Моя жена рассуждала про статью Малколма Гладуэлла, в которой он, в сущности, возложил вину за крах «Энрона» на консалтинговую компанию «Маккинси».
— Возможно, Гладуэлл и впрямь великий журналист, спорить не стану, но известно ли ему, как набрать две тысячи действительно талантливых работников? Способен ли он взять на себя подобный риск? А «Маккинси» рискнула; я тоже занимаюсь этим изо дня в день: выстраиваю компании. Дело это очень непростое, даже при нынешнем научном подходе к процессу создания психологических профилей работников.
— Да что он знает про реальную жизнь, этот «Мистер Поворотный Пункт»? — поддержал ее Фил.
Не сводя глаз с циферблата часов, я мысленно подбодрял себя: молодец, промолчал уже пять минут… Видимо, я отключился от происходящего, но вдруг услышал вопрос Фила:
— Что, сериал «Сопрано» и вправду хорош?
Жена стала объяснять, что фильм выявляет порочную суть Америки:
— Я дорого бы дала за возможность составить психологический портрет настоящего Тони Сопрано. Поверь мне, у большинства воротил точно те же личностные черты и характеристики, что у руководителей наших корпораций.
— Другими словами, все они — психопаты долбаные, так? — уточнил Фил.
Оба громко рассмеялись, я тоже фыркнул
[136].
— Именно, Фил! Очень точно подмечено, — одобрила моя жена
[137].
Разговаривая с сотрудниками вроде Фила, Элис часто пускала в ход эти фразочки. В молодости она ловко скрывала свой интеллект под маской девчонки из простонародья. Так, затеяв глубокий, содержательный разговор об экзистенциализме, она могла ошарашить собеседника таким, к примеру, заключением: «А по сути, экзистенциализм — это всего лишь кучка придурочных французов, которым до зарезу хочется перепихнуться». Мне это ужасно нравилось.
Я снова уставился на часы: ого, целых одиннадцать минут.
[138]
Я тихо упивался своими маленькими достижениями, но тут раздался голос жены:
— Ты слушаешь, Фрэнк?
— Конечно, — после небольшой паузы произнес я
[139].
— Ну и?..
— Совершенно согласен.
В ее глазах читалось безмерное разочарование, но я к этому уже привык.
— Ты не слушал, — упрекнула она и повернулась к Филу. — Компания, в которой служит Фрэнк, скоро начнет работать на ####, и Фрэнк испытывает сомнения этического характера, верно, дорогой?
Я разозлился: сугубо личные подробности, не предназначенные для посторонних ушей, выбалтывать не принято! Но вслух сказал:
— Просто мне не нравится работать на подобные компании.
— Да брось, старина, — сказал Фил. — Главное в жизни — смерть и налоги. Мы с твоей женой работаем в сфере налогов, ты — в сфере смерти и страхования; считай, тебе повезло, жируй, пока коньки не откинешь.
Они дружно засмеялись, но я шутки не понял и сказал:
— Не согласен.
Они замолчали. На фоне легкомысленной болтовни моя ремарка прозвучала тяжеловесно. А у жены любой разговор с коллегами непременно превращался в хиханьки и хаханьки. Важнейшие жизненные вопросы поднимались на смех. Можно было подумать, что они всего навидались и, умудренные опытом, ничего не принимают всерьез.
— По–моему, работать с подобными компаниями неправильно, мне это не по душе, — сказал я.
— Брось, они же производят много всякой всячины, не одни только винтовки да ракеты, — возразил Фил.
— Это все равно что сказать: Гитлер не только убивал евреев, он много чего другого сделал, — бросил я.
— Речь вовсе не об этом, — запротестовала жена.
— Неужели?
Она сердито зыркнула на меня: «Заткнись, блин!»
— Говорят, Гитлер малевал премиленькие картинки, — шутливо вставил Фил.
Жена со смехом заметила:
— А еще он был одаренным писателем. От «Mein Kampf» просто не оторвешься. Я ее читала запоем.
Оба захихикали, но я резко оборвал их смешки:
— Ясно же, что это плохо.
— Кончай, Фрэнк, — сказала жена, — с каких это пор ты заделался таким слезливым либералом?
— С тех пор, как встретил тебя, — сказал я, но они так громко хохотали, что не услышали меня.
А это была чистая правда. После знакомства с Элис, которая в ту пору была настоящей либералкой, самой умной и самой доброжелательной из всех моих знакомых, я тоже постепенно становился человеком широких взглядов, способным более внимательно относиться к окружающим. Я улыбнулся в знак примирения, и они рассмеялись.
— Небось Наоми Кляйн начитался, — сказал Фил. — Пора мужать, приятель.
А жена ни с того ни с сего брякнула:
— Знаешь, а Фрэнк–то хотел стать доктором. — И засмеялась. — Мечтал помогать людям, но потом перешел на сторону темных сил и стал юристом, чтобы в полном соответствии с законом причинять людям страдания. — Глядя на меня злыми пьяными глазами, она пробурчала: — Господи, Фрэнки, я же просто шучу. А ты, блин, все принимаешь всерьез. Не парься.
Моя жена перестала хранить мои секреты: я что–то ей рассказываю в полной уверенности, что это останется между нами, а она с некоторых пор спокойно использует мои, не предназначенные для чужих ущей слова в качестве эффект. ной концовки очередной своей шуточки, — просто чтобы позабавить коллегу.