– Очень… – только и ответила Маргарита.
– А ирисы значают, что он, кузнец, полюбвил, – продолжала тараторить счастливая Ульви. – Сказывал мне: «Ковывал себе мечов, а в сердцу распустилася любвовь, эка́к цвяток!» Для невёсты дар сготовил – для меня! А с твоим сужаном вродя всё славное. А жалуваться никуды он не стался – и слава Богу! Да и Нинно теперя ему родный – двен по жане двену! Ой, а я же теперя ему сужаною сталася! А тябе сёстрою! По брату жаны брата! Радая? Я – дюже ужасть прям, – торопливо обняла Ульви безмолвную Маргариту. – А Синоли и Беати с нашим дядей Жолем теперя жителяют. А вот авродя бы и всё. Ходи в гостя. А мы тябе завсегды радые! Ты – наша семёя!
И Ульви понеслась прочь, быстро удаляясь по дороге вокруг парка. Маргарита в одиночестве вернулась в Долю. В хлебной кухне шумели работницы, начиняя ягодным желе пирожные. Пятилетний мальчик Петтаны тихо играл в углу с юлой. Марили сплетничала с Хадебурой, и порой эти две особы поворачивались к посудомойке. Ее же мучила необъяснимая боль, словно из нее вырвали что-то, без чего нельзя жить. Больше всего Маргарите хотелось уткнуться лицом в подушку, дать волю слезам, а затем затихнуть в горе и долго не вставать с постели. Возможно, никогда уже не вставать. Но у нее не было даже подушки. Она безучастно начищала латунный поднос, зная, что скоро ей принесут тарелки.
Глава VIII
Кто-то другая
В мирное время двор Альдриана Лиисемского поражал пышностью послов из других королевств, а его замок в Элладанне трижды достраивался – пополнялся гостевыми покоями, залами, комнатами для отдыха придворных – и по итогу превратился в лабиринт из башен и проходов. Четыреста преторианцев являлись охранителями, а также охотниками, посыльными, конюшими и стражами. Граф Помононт руководил канцелярией из девяти секретарей. Восемь благородных девиц и двенадцать юношей числились в службе тела герцога и герцогини, работая покоевой прислугой. Еще тридцать аристократов занимали важные должности в иных службах: отвечали за платье своих господ, убранство спален, драгоценности, ценную утварь, прислуживали за столом или опекали наследницу. Незнатных слуг насчитывалось еще с сотню, – и это не считая священников из епископства, заезжих гостей, музыкантов и шутов-акробатов. Для всех них готовили около тридцати поваров и кухарок. У преторианцев была своя кухня в Южной крепости, за что Маргарита благодарила Бога в час Веры, поскольку иных поводов для утешения, кроме как думать, что могла бы мыть на четыреста тарелок больше, она не находила.
Без Ульви пребывание в Доле стало по-настоящему мучительным. Маргарита искренне желала возвращения болтушки: и не из-за черной работы, какой стало вдвое больше, а чтобы не чувствовать одиночества. Ей даже не хватало того, что они с Ульви всё делили поровну: и пищу, и мыло, и тюфяк. И в то же время у Маргариты появилась затаенная обида, какую она плохо понимала, – разумом она радовалась за счастье Нинно и подруги, вот только ее сердце почему-то болело.
Спустя три дня после ухода Ульви у Маргариты пропало зеркальце – последнее ее сокровище. У кого искать справедливости она не знала: Несса Моллак, когда слышала о кражах, не вникая в тонкости преступления, выгоняла и ту, кого обвиняли в воровстве, и ту, кто ей пожаловался. Маргарита надеялась, что хоть Марлена навестит ее и поможет, но та, видимо, разочарованная в своей сестре, не появлялась в Доле. В благодаренье Маргарита сама не решилась прийти к дому управителя замка и навязать свое общество под предлогом полуденной службы.
В то благодаренье, за две триады часа до полудня, Маргарита еще чистила посуду в хлебной кухне, что осталась после полночного ужина. Хадебура и Несса Моллак намеревались посетить храм и наряжались в своих спальнях. В их отсутствие другие работницы расслаблялись: не прерывая работы, они начинали сплетничать. Петтана, самая словоохотливая из кухарок, месила тесто для пирога и делилась вестями. Когда речь зашла о Лодэтском Дьяволе, Маргарита невольно стала прислушиваться.
– Он занял Калли, Тронт и уже поджимает Нонанданн, – утверждала эта девушка, сминая ком теста мощными руками. – И полчище ладикэйцев с им… Готовятся напасть, а могёт, уж напали! Так мне сестрица сказывала, каковая еле-еле ноги оттудова унёсла! Еще она сказывала, что в главном храму Нонанданна, в храму Пресвятой Праматери Спасительницы, собрались на но́чную службу все ихние священники и праведники. И тока нача́ли они молить за спасенье городу – псалма даже первого не спели, как налетела буря этакой силищи, что разлетелося великое витражно́е окно над вратами – и все свечи загасли в тот же миг. А днем – ни облачка на небе не было́! И сколько б ни силились сызнова зажечь свечей – всё пустое. Сталися они тогда молиться впотьмах, но по храму точно сам демон лятал – скидывал всё оземь – и святое распятие с алтарю тож сронял! Вот и перервали они службу да разошлися. А буря стихла опосля часу – как токо последний с того храму до дому дошел и поплотнее запёрся!
Кухарки перекрестились. Маргарита, так как предполагалось, что рассказ не для ее ушей, сделала вид, что поглощена очисткой тарелок.
– Буря завсегда значает приход нечисти, – продолжала Петтана. – И что у праведных людей случилось службы не провесть да крест с алтарю пал, – так то знаменье. Взятым бывать Нонанданну! И погублют всех его мужчин, даже детёв! Сестрица моя в тот же день, как прознала, справилася до Элладанну. И меня вчера цельный день всё сговаривала – говорит, подальше́е надобно езжать, – чем дальше́е отсюдова, тем боже́е!
Петтана начертила на груди крест, но другие женщины не последовали ее примеру: во взятие Элладанна и замка герцога кухарки не верили. Маргарита тоже не верила, но немного испугалась, когда посмотрела в пустой угол, где раньше играл сын Петтаны. Пару минут все хранили молчание, занятые своими делами. Внезапно голос подала самая молчаливая из работниц кухни:
– Говорют, меч Лодэтского Дьявола бьет на́сквозь самый крепкай доспех, – сказала тощая Майрта, – и всё оттого что сей злодей точит его человечьей костью. И тока костью красивой женщи́ны. Он сперва насильничает над ею, а засим ей, ель живой опосля самых срамных утех, режет ляжку и рвёт кость! И несчастная мрет, узря, как он точит свойный меч. И чем краше́е женщи́на, тем егойный меч острее, – колдовство!
Кухарки перекрестились, а Маргарита вспомнила, что ей рассказывал Оливи об оскоплении Лодэтского Дьявола, и снова не стала чертить на груди оберег.
– А я слыхала, – непререкаемым тоном возразила Галли, – что ему для меча могилы разрывают, и только те могилы, где кости невинных дев – дев, что испустили дух прежде, чем мужа познать и даже возраста Послушания достичь. А для богомерзкого блуду он ни живыми, ни мертвыми не гнушается, – лишь бы плоть, данную самим Создателем, осквернить!
– Ну эт, поди, когда живых красавиц рядом-то нету, он могилы оскверняет, изверг таковой, – примирительно заговорила Петтана. – Кости-то для меча ему нужные завсегда!
Кухарки согласились и перекрестились в третий раз.
Маргарита подумала, что это имеет хорошую возможность сблизиться с работницами хлебной кухни и собралась рассказать, что Лодэтский Дьявол блудить с женщинами не может, поскольку ему между ног всё вырезали безбожники из Сольтеля, а в заключение своих слов согласиться о костях для меча. Она уж было открыла рот, как из общей кухни вышла принарядившаяся для службы Марили. Маргарита сразу позабыла о Лодэтском Дьяволе, потому что наглая столовая прислужница, кокетливо выпячивая маленький ротик и поправляя хитро повязанный на светлых кудряшках вуалевый шарф, гляделась в дядюшкин подарок – в пропавшее зеркальце Маргариты. От его хозяйки, «посудомошки», Марили не только не намеревалась таиться, но и нарочно пришла показать, что ценная вещица теперь будет принадлежать ей.