А теперь представьте, что вы живете в век суеверий и тотального невежества, в то время, когда всем людям общества, от бездомного оборванца до коронованных особ, внушался страх перед гневом Всевышнего, когда основной ипостасью Бога, проповедуемой Церковью, являлась не любовь Отца к своим скорее бестолковым, чем действительно беспутным, детям, а Бог-судья, Бог-палач, неумолимо карающий изначально грешные создания за одни только робкие мысли о суетном! Добавьте к этому и успешную борьбу Церкви против естественных наук, способных предложить человеку альтернативную картину устройства мира, и тогда вам в какой-то мере будет понятно, с каким тяжеленным камнем на душе, отправлялся епископ Рима Стефан Шестой в свою поездку к разрушенному Латеранскому дворцу. Все естество папы, его тело и мозг, сопротивлялись этой поездке и приходили в трепет от одной только мысли о ней. Но, увы! Очень часто приходится выполнять вещи, лично тебе весьма неприятные и пускаться в авантюры, от которых не ждешь ровным счетом ничего хорошего.
Папа, как мог, под любыми предлогами, откладывал эту поездку. Но к субботе 9 августа арсенал отговорок оказался исчерпан, и Стефан таки решился. Все утро он наивно желал, чтобы какая-нибудь природная стихия помешала задуманному. Но ни дождя, ни ветра в этот день не было, и даже жара, иногда столь убийственная в Риме в этот период, как назло спала. Тем не менее, именно под предлогом несуществующей жары, папа затянул свой выезд в Латеран почти до вечера.
Решение Стефана о начале реставрации Латеранской базилики до этого дня огласке предано не было. А зря. Случись это, и Стефан, вероятно, вновь услышал бы на протяжении своей дороги приветственный клич римлян и заезжих паломников. Но Стефан сознательно возжелал взять в этом деле паузу, пока самостоятельно не увидит масштабы разрушения и величину предстоящих затрат. Поэтому о целях папы знало только его ближайшее окружение и появление на улицах Рима папской процессии вызвало весьма слабый отклик у случайно повстречавших ее горожан.
В течение следующего часа папские носилки мерно проследовали мимо величественных развалин Форума и Колизея, после чего по традиции последних сорока лет свернули влево от дороги, ведущей к базилике Святого Климента, самому короткому пути к Латеранскому дворцу. Да, уже более сорока лет епископы Рима избегают этой дороги в своих поездках и еще много веков будут избегать, страшась пройти мимо того места, где бешеная толпа растерзала Иоанну Английскую и ее только что родившегося ребенка.
Стефан, при виде базилики Святого Климента, зашептал покаянную молитву и перекрестился не менее десятка раз. Воспоминания об Иоанне были совсем необязательным и некстати появившимся довеском в, и без того отягощенной суеверными страстями, душе папы. Борьба с тяжелыми воспоминаниями продолжалась вплоть до того момента, когда показались колонны Латеранского дворца. Только тогда новый страх вытеснил из смятенной души Стефана все переживания от ранее содеянного.
Вылезая из носилок, понтифик почувствовал легкое головокружение и слабость в ногах. То ли от страха, то ли от того, что он с утра ничего не ел. Впрочем, потеря аппетита, нередкая у него в последнее время, также объяснялась расплодившимися фобиями. Тем не менее, Стефан, дабы явить своему сопровождению и малочисленной пастве образец твердости духа и спокойствия, приказал слугам остаться вне стен Латерана и в одиночку смело вошел в притвор церкви. Решиться войти в базилику без сопровождения было еще одним трудным и осознанным решением Стефана. С одной стороны, присутствие слуг могло подбодрить понтифика, с другой, папская челядь могла стать нежелательным свидетелем, если вдруг стены храма и их грозный Хозяин вновь проявят свой гнев.
Латеранский храм встретил его запахом запустения, привычного для любого покинутого дома, будь то светское жилье или дом молитвы. С момента обрушения в нем кровли, храм был взят под охрану, однако, учитывая масштаб сооружений в Латеране, замысловатые лабиринты коридоров, соединяющих базилику с дворцом, капеллой, баптистерием и прочими зданиями, отчаянные мародеры гостили здесь чуть ли не ежедневно. Часть сокровищ Золотой базилики, в первую очередь мощи, утварь и иконы, Стефан распорядился перенести в Ватикан, однако, вне всякого сомнения, улов грабителей, особенно сразу после Трупного синода, был существен, и Стефан, неторопливо шествуя по главному нефу, наблюдательным глазом подсчитывал убытки. Узкие окна ущерба не претерпели и были заставлены глухими ставнями, на мозаичных полах лежали балки обрушившейся кровли, все было покрыто приличным слоем пыли. Оглядев кровлю, Стефан пришел к грустному выводу о необходимости ее полного демонтажа. Однако фрески на стенах и статуи в нишах были целыми, все-таки выставленная охрана не зря ела свой хлеб.
Шаги папы отдавались гулким и печальным эхом в сводах собора. Душевное состояние Стефана, находившееся на звенящей грани срыва в момент, когда он переступал порог Латерана, постепенно приходило в норму. Страх понемногу растворялся, Небеса свой гнев ничем не проявляли, очевидно, довольствуясь ранее сотворенным. Тем не менее, Стефан молча, про себя, и заискивающим тоном разговаривал с Создателем, прося прощения за свои грехи и давая обеты один затратнее другого. Чтобы закрепить обещанное со своей стороны, папа решил взойти к алтарю и сотворить молитву.
Шепча покаянные слова, Стефан взглянул в сторону правого бокового нефа базилики. Именно там проходило судилище над покойным Формозом, за совершение которого Стефан теперь намеревался вымолить прощение. Там все оставалось нетронутым со времен Трупного синода, никто из милиции, никто из слуг папы не решился войти в пределы этого нефа. Поэтому Стефан со своего места видел оставленные неубранными скамьи для судей и знати, ковровая дорожка к выходу также оставалась на своем месте. Стефан переводил взгляд с одного предмета судилища на другой, радуясь, всякий раз, смелости и крепости своего духа, а также получая очередные доказательства того, что Небо смилостивилось над ним. Наконец, он нашел в себе силы взглянуть в сторону правой части трансепта. Именно там располагался трон, за который они с Сергием усадили мертвого Формоза. Там он сидел, в сутане епископа, распространяя вокруг себя гнилостный запах, и равнодушно внимал обвинениям в свой адрес со стороны верховных служителей Церкви Христа. Там он в конце суда получил знаменитый пинок ногой от Стефана, когда последний в гневе своем довел себя до исступления.
Трон по-прежнему стоял на месте. Но …. что-то заставило папу задержать на нем свой взгляд. Близорукий Стефан, как мог, напряг зрение и внезапно вскрикнул от ужаса. На троне кто-то сидел.
Поборов первую волну страха и даже слегка усмехнувшись своему видению, Стефан вновь присмотрелся к нише, но появившийся призрак отказывался исчезать. Не веря своим глазам, забыв про молитву, Стефан спустился с пресвитерия
108 и начал, крадучись, между колоннами, пробираться к трону, чтобы все хорошо разглядеть и успокоить вновь проснувшиеся страхи. Но страхи возвращались к нему с удесятеренной силой, ибо Стефан с каждым своим взглядом в направлении трона, все более убеждался в том, что он действительно занят!