Пройдя сквозь огонь готских и лангобардских завоеваний, преодолев тягостный византийский гнет, сравнимый с гнетом гнилой воды, Рим – Вечный город человечества – на заре десятого века христианской цивилизации, казалось, вновь становился центром Вселенной. Растеряв за время сытных лет весь свой воинский талант, распродав, в качестве платы за свое спокойствие, чины и земли отважным чужеземцам, великий, изворотливый город нашел новое орудие, способное повелевать миром. Ни огонь, ни мечи, ни ратная доблесть великих завоевателей Велизария и Тотилы не смогли совладать с городом, кротко встречавшим всякого нового нетерпеливого кандидата в свои хозяева, держа в руках одно лишь Святое Распятие. И хитрый грек, и необузданный лангобардец , и даже сам Карл Великий склоняли свои гордые головы, опускали крепкие плечи и простирались ниц перед тем, кто звался слугой слуг божьих, викарием Иисуса Христа и высшим пастырем вселенской церкви.
Влияние и авторитет епископа Рима со временем простерлись в самые отдаленные и глухие закоулки Западной Европы и многие честолюбивые и смелые понтифики начали открыто претендовать на решающую роль в устроении дел всех королевских дворов. Создав с помощью франков собственное государство на обломках Равеннского экзархата, Римская Церковь, устами папы Николая Великого
1 и потомка вестготских королей Исидора Севильского
2, открыто заявила о претензии римских епископов на независимость от светских правителей, а папа Иоанн Восьмой первым среди понтификов начал подвергать отлучениям могущественных европейских монархов.
К концу девятого века жестокие испытания огнем и водой были пройдены папским Римом с честью, но новый экзамен на выживание, самый сложный, самый коварный и самый позорный, обманчиво прекрасным миражом уже вставал у него на пути. Кто бы мог в то время подумать, что весь авторитет Святой Церкви, вся нетленная слава Рима, вся мощь вновь воссозданной Западной империи в скором времени окажутся забавными игрушками в прелестных ручках смертных женщин сомнительного происхождения и необузданного нрава, красота одной из которых для современников затмит в памяти красоту Клеопатры, а развращенность и властолюбие будут таковы, что Лукреция Борджиа
3 и Екатерина Русская
4 на ее фоне будут выглядеть впоследствии лишь бледными копиями, сотворенными немощным и излишне щепетильным потомством следующих веков. Владыки Церкви последней тысячи лет, возможно, многое бы дали за то, чтобы имя ее стерлось во веки веков, и ваш презренный слуга заранее приносит свои извинения, что, берясь за неблагодарный труд осветить время, в которое совершались деяния одной из самых великих и преступных женщин человечества, вынужден будет потревожить пыль изрядной толщи лет и приоткрыть не ведающим те страницы, о которых Святая Римская Церковь предпочла бы навсегда забыть.
Вот только что нам осталось на память о том времени, которому школьный учебник истории не удосуживается посвятить более десяти строк? О веке, пренебрежительно называемом историками не иначе как темным, хотя время это явилось ключевым в национальном самоопределении и судьбе сразу трех великих европейских наций? Наконец, о той, одновременно прекраснейшей и ужаснейшей женщине дремучей средневековой Европы, единолично творившей историю будущего Ватикана, не останавливающейся в своих стремлениях ни перед чем и давшей своим существованием название целой эпохи в истории Святой Римской церкви – эпохи «порнократии» или «правления шлюх»?
Существенный, до вакуума, дефицит информации о том времени, тех событиях и судьбах, вне зависимости от того случайно или намеренно он был создан, не дают автору основания претендовать на исключительную историчность повествования, но, к счастью (к счастью ?), никто также не в силах доказать, что события, описываемые далее, не имели место быть или же не могли предлагаемыми автором причинами быть вызваны.
* * * * * * *
Эпизод 1.
1649-й год с даты основания Рима, 10-й год правления базилевса Льва Мудрого, 4-й год правления франкского императора Ламберта (05 апреля 896 года от Рождества Христова)
– Mas nobis dominus est!
5
Без пяти минут Его Святейшество папа, а пока еще формально просто кандидат на престол святого Петра, иподиакон
6 Бонифаций, сын священника Адриана, тяжело приподнялся с весьма неудобного сиденья Sella Stercoraria
7 и, оправив одежды, пересел в роскошно убранное кресло. Совершая сей нехитрый маневр, он, помимо воли, испытал сильный прилив краски на своем благообразном лице и не одна только приобретенная с годами телесная тучность была тому единственной причиной. Язвительные смешки, как следы от брошенного в воду камня, кругами разошлись среди собравшихся в Латеранской базилике и были слишком явственно услышаны уже почти святейшими на тот момент ушами. Ему прекрасно была понятна природа этого смеха, и он, нарочито строго и укоризненно взглянув на толпу смиренно согнувшихся гостей, разом восстановил тишину.
Величественный процесс папской коронации продолжился. Поборов ураганно возникший в душе, но слишком неподобающий в данной ситуации гнев, Бонифаций, досадуя на столь конфузливые нововведения, в поисках их причины невольно углубился в воспоминания. Только что закончившаяся процедура действительно была относительным новшеством в процессе папской коронации, но заключалась всего-то в удостоверении принадлежности кандидата к мужескому полу, для чего вышеупомянутое сидение имело достаточной ширины отверстие, чтобы пол претендента на тиару был определен безошибочно. Восстановив грозным взором тишину в зале среди приглашенных гостей, Бонифаций едва ли мог рассчитывать на аналогичное восстановление тишины и благонравия в их мыслях. В его памяти, как и в памяти многих из приглашенных, еще свежи были воспоминания о событиях сорокалетней давности, принудивших иерархов Церкви ввести столь стесняющий любого будущего понтифика обряд.