Частная жизнь импрессионистов - читать онлайн книгу. Автор: Сью Роу cтр.№ 58

От Монжерона до Монмартра – это был почти неправдоподобно огромный шаг вниз по социальной лестнице. То лето стало первым на памяти Ренуара, когда у него в кармане завелись деньги. Он получил их, продав свои картины Ошеде, Шоке и Шарпентье. Мадам Шарпентье только что (за весьма щедрое вознаграждение) заказала ему свой портрет с маленькими дочерьми. Это обеспечило Ренуара работой на всю зиму: он рисовал роскошную, с позолотой гостиную Шарпентье, живописных светловолосых детей и их гигантских домашних собак. Также это давало ему достаточно средств, чтобы летом осуществить замысел, который давно лелеял в душе. Он хотел изобразить монмартрский рабочий люд в часы отдыха, танцующий солнечным днем в местном баре под открытым небом – «Мулен де ла Галетт».

Жизнь на склонах Монмартра по-прежнему была в основном сельской – улицы утопали в густой зелени деревьев, под их сенью располагались дешевые таверны. Улочки были тесными, грязными и неряшливыми, с полуразвалившимися хибарками и шалашами, скучившимися за огромными ветряными мельницами, зато на склонах росли виноградники, и местные обитатели жили за счет овощей: одни выращивали их сами на грядках, разбитых за домами, другие, ютившиеся в лачугах, подбирали среди отбросов.

Этих трудяг не выселяли из Парижа, поскольку они не портили вид доходных мест в центре города; но монмартрцы часто оставались без работы. Если все же удавалось найти место, женщины, которых фамильярно называли гризетками, работали цветочницами, прачками или белошвейками. Это была преимущественно матриархальная культура: бездельники-отцы плодили детей, пили в барах и сидели на шее у своих женщин.

После того как в пшеничных полях вокруг Сен-Дени построили мукомольные фабрики, нужда в услугах монмартрских мельниц почти исчезла, и от полного разрушения их спасали устроенные в них кафе на открытом воздухе. Одну такую мельницу превратили в моментально завоевавший популярность бар с террасой для танцев, который окрестили «Мулен де ла Галетт» – от названия блинчиков из серой муки, которые были здесь фирменным блюдом. Иногда его называли просто «le radet» (бар, стойка).

В солнечные дни мельница кишела людьми. За столами собирались целыми семьями, пили особый домашний гранатовый сок, вино или пиво и ели galettes. Летом после обеда юные девушки с обнаженными по локоть руками под присмотром матерей танцевали на террасе. Вечером зажигали газовые светильники, и молодежь, безвкусно разодетая в свои выходные платья и побрякушки, собиралась здесь, чтобы потанцевать.

В баре обычно было полно проституток, но летом у них тоже случались каникулы: здесь им не полагалось предлагать свои услуги. Бо́льшая же часть девушек представляла собой работниц, которые, оказавшись свободными, наслаждались отдыхом, пока длился «тихий сезон». (Ни одна из них никогда не признавалась, что потеряла работу, – все они «просто отдыхали», перед тем как найти новую.)

Начиная приблизительно с 1860 года у парижанок из всех слоев общества вошло в обычай празднично одеваться по воскресеньям. Служанки носили подаренные им хозяйками старые платья, а белошвейки мастерили себе дешевые копии самых последних моделей.

Дамы полусвета так стремительно следовали за высокой модой, что даже они уже отказались от кринолинов. Турнюры становились все меньше, а для аристократии строгость стиля считалась вершиной хорошего вкуса. Яркие шелка, сложные украшения для волос и дешевая бижутерия, сверкающая на солнце, стали теперь признаком провинциальности низшего пошиба.

Танцы приобрели огромную популярность, особенно танцы на свежем воздухе: на площадях, во дворах, в парках и на улицах, в «Казино» на улице Кадет; а по четвергам, субботам и воскресеньям – в «Мулен де ла Галетт», где на высоком подиуме играл не слишком слаженный оркестр из десяти музыкантов.

В 1870-х вход на «Мельницу» обзавелся воротами, увенчанными полукружьем из дешевых газовых фонарей и надписью: «SOIRÉES jeudi samedi fêtes MATINÉES» («ВЕЧЕРИНКИ четверг суббота УТРЕННИКИ»). Но танцхолл пока представлял собой всего лишь большой навес вокруг двух мельниц. На задворках, прямо за танцхоллом, теснились трущобы, бывшие пристройки с проржавевшими односкатными крышами и разрушенные лачуги.

Ренуар регулярно ходил в «Мулен де ла Галетт», сидел на солнышке и наблюдал за хорошенькими подружками своих друзей, с иными из которых – Франком Лами, Норбером Гёнёттом и Фредериком Кордеем – был знаком еще по дням, проведенным у Глейра. Еще один завсегдатай, некто по фамилии Льот (никто не знал ни его имени, ни где он живет), работал в «Авас-Ньюс эйдженси». Когда-то он служил офицером торгового флота и объездил, а также обошел пешком всю Европу, видел Веласкеса в Прадо и Джотто во Флоренции. Однажды он отправился с Ренуаром в Жерси и, пока тот рисовал, соблазнил дочь священника.

Остальные были государственными служащими, в том числе Пьер Лестринге, человек с умным взглядом и рыжей бородой, который работал в министерстве внутренних дел, а в свободное время предавался страсти к оккультизму, гипнотизируя друзей. Еще один государственный служащий и недавнее добавление к группе – Жорж Ривьер, на вид «типичный провинциальный адвокат», в будущем секретарь министра финансов. Познакомившись с Ренуаром в 1874 году, он сразу же начал проводить с ним все свободное время и стал одним из его ближайших приятелей. Эти совсем не похожие друг на друга люди сдружились и представляли собой желанных партнеров по танцам для посетительниц «Мулен де ла Галетт».

Обитательницы Монмартра считались лучшими натурщицами Ренуара, хотя их не всегда было легко заставить позировать. На самом деле эти девушки любили позировать больше всего на свете, но еще больше обожали, чтобы их упрашивали. Они кокетливо говорили, что знают, чем кончают натурщицы, но соглашались позировать не раньше, чем получали обещание быть представленными в обнаженном виде на полотне, выставленном в одной из галерей на улице Лафитт.

Ренуар обладал невероятным обаянием, терпением и дипломатичностью, а также знал, что самый верный способ заполучить девицу – это очаровать ее матушку. Он подсаживался к ним за столик, угощал блинчиками детишек и щедро поил девушку. Наконец она теряла способность к сопротивлению.

– Ну ладно, – говорила избранница, – так и быть. Но при условии, что вы не станете заставлять меня снимать блузку.

Строгая добродетель не была твердой валютой в заведениях вроде «Мулен», как, впрочем, и порок. (Позднее Ренуар говорил Жюли Мане, что был поражен чувствительностью этих людей и возмущен грубостью, с какой описывал их Золя в своих романах.) Это был новый общественный класс, хоть и унизительно бедный, но отлично сознающий происходящие социальные перемены, и принадлежащие к нему граждане гордились своим званием парижан.

Здешняя, по сути сельская, община имела собственный сложный моральный кодекс. Матери свирепо оберегали своих дочерей, так же, как честолюбивые матери – балетных «мышек», лелея мечту о новой жизни для них, более светлой и зажиточной, чем их собственная. Иерархия моральности была смазанной: от honnête fille (честная девушка) до femme entretenue (женщина на содержании), а между этими градациями – целая вереница типажей, не разделенная четкими демаркационными линиями. Только сами монмартрки могли по-настоящему судить, почему Зелия более honêtte, чем Матильда.