Черновик человека - читать онлайн книгу. Автор: Мария Рыбакова cтр.№ 42

А чего же они хотят, зачем же они пишут, спросил Болтман и крякнул, поставив бокал на стол. Или рисуют. Кажется, несут наши тарелки.

Значит, вы, Ноэмия, отказываетесь от литературной теории, произнес узкоплечий Мега, которого мало занимало прибытие еды на стол. Значит, по-вашему, искусство вещь биологическая, инстинктивная? Хм. А что по поводу социальных конструкций правящей элиты? Они роли не играют? Мишель Фуко мог бы с вами поспорить (при этих словах Мега улыбается).

Невозможно себе представить, говорит Ноэмия, постукивая вилкой о край тарелки, невозможно себе представить, какой была бы сегодня литературная критика без Фуко и Дерриды. И без Юлии Кристевой. И без Филиппа Соллерса. Я без них уж точно не могла бы существовать. Но согласитесь, что нейробиология и эволюционная психология могут внести очень значительный вклад в сферу наших исследований.

Ноэмия, вы говорите так, будто делаете доклад.

Потому что я об этом долго и серьезно думала. Во введении в книжку я очень подробно объясняю, почему однобокий подход не может больше быть эффективен в гендерных исследованиях. Вы, конечно, читали «Эгоистичный ген»? Мемы помните?

Конечно, мы знакомы с понятием «мема». Единица культурной информации. Болтман смотрит на Свету, как бы объясняя ей, о чем идет разговор. Передается из мозга в мозг как вирус. Религиозные представления, например (все смеются). И таким образом, мем выживает. Модифицируясь иногда в процессе.

Света изо всех сил заставляет себя смотреть на них и кивать, переводя взгляд с одного человека за столом на другого. Но вот только зачем они вращаются, почему не могут остановиться. И даже эта мертвая, покрытая белым соусом жирная куриная грудка вращается у нее на тарелке. Света отпиливает кусок, тыкает в него вилкой, поднимает, неужели придется это есть, нет, невозможно, кладет обратно. Принесли уже третью бутылку, Левченко пьет бокал за бокалом, остальные пригубливают интеллигентно, но распаляются от спора. Света не понимает, о чем они говорят.

Света смотрит на Левченко, он подмигивает, а она смотрит, смотрит, смотрит, вот он, делатель ее судьбы. Было такое слово, делатель, или она его сейчас придумала, нет, кажется, было. Делатель королей, делатель королев, делатель вундеркиндов, делатель моей судьбы Георгий Иванович Левченко.

Ну что, пойдемте? Света, вас подвезти, предлагает Болтман.

Света, встрепенувшись, к Левченко: я хотела с вами поговорить о стихах, показать кое-что.

Да, конечно, пойдем, Света, поговорим на пляже. Мы же с тобой дети полуночи. Мы – дети полуночи, а не местные обыватели! Левченко встает и, покачнувшись, взмахивает руками, как будто собирается взлететь.

Переводчица смотрит на часы, хмурится: а как Света потом доберется до дома? Света, вы можете вызвать такси. Говорите, за вами заедут? Ну, хорошо. Вы уверены, что вас не надо подвезти? Да, конечно, представляю себе, вам о многом хочется поговорить после стольких лет. Света, мне было очень приятно познакомиться. Надеюсь, вы будете у нас в университете появляться.

Да-да, пробасил Болтман, подумайте о моем предложении – ассистентом. А потом посмотрим. И стихи ваши очень бы хотелось послушать. Может, Ноэмия, мы могли бы организовать вечер?

Мне тоже было очень приятно с вами познакомиться, говорит Мега, обязательно прочту вашу книгу. Ведь она наверняка есть в нашей библиотеке. А если нет – закажу по межбиблиотечному. Большая честь, большая честь.

Они продолжают прощаться на улице, Левченко лезет всех обнимать и смачно целовать перекрестно три раза. Профессора исчезают в темноте улицы, а Левченко и Света идут к морю (только зайдем ко мне в номер, возьмем бутылек), он почему-то держит ее за руку (все только начинается, Света!). Они проходят мимо сигаретного киоска, мимо бара, мимо станции проката велосипедов и каяков, мимо магазина, в витрине которого висят гидрокостюмы, черные гладкие комбинезоны, похожие на снятую с человека кожу с отрезанной головой и отрезанными руками.

В Приморском-то море сильнее пахло, чем здесь, правда, Света? Но зато было потише. А здесь, слышишь, грохочет как. Оглушает просто. Как водопад. Океан – это вам не хухры-мухры. Вот наша гостиница, смотри, вся опоясалась балконами, видела когда-нибудь столько балконов на одном доме, нет? Добрый вечер (консьержу), она – тычок в сторону Светы – со мной. Да они тут (в лифте) не слушают, только головой кивают. То ли дело церберы моей молодости. В номер с девушкой ни-ни. Стояли на страже, выслеживали. Вот тебе разница между свободным миром и несвободным. Хотя я наш, русский мир, с вахтершами и клопами, никогда на вот этот западный не обменяю. Пошли. Вот мой номер (пытаясь открыть дверь). Да открывайся же ты, скотина. Это я про дверь. Располагайся, Света. Ничего, если я быстренько позвоню? Надо проведать, как они там, дома.

Да-да, конечно, мне выйти? Нет, что ты, сиди здесь, мне буквально пару слов. Он берет с тумбочки мобильник и, чуть покачиваясь, долго не может попасть пальцем в нужные кнопки. Чертыхнувшись, садится на кровать и снова начинает тыкать указательным пальцем в слишком маленькие кнопки, сосредоточенно, долго, слишком долго, снова чертыхается и диктует себе, заикнувшись, свой собственный номер.

Света оглядывает комнату. В голове начинает звучать мотивчик, похожий на техно ее молодости, однообразный и настойчивый, бум-бум, бум-бум, бум-бум, бум-бум, становится громче и громче. Даже мысли становятся короткими, в такт мотивчику. Пото-лок-то-здесь-ко-сой, бум-бум, бум-бум, бум-бум, бум-бум, и-две лампо-чки-го-рят, бум-бум, бум-бум, бум-бум, бум-бум, вижу-фото-насте-не, бум-бум, бум-бум, бум-бум, бум-бум, в мягком кресле я сижу, бум-бум, бум-бум, бум-бум, бум-бум, я кого-нибудь убью, бум-бум.

Доброе утро – у вас утро, да? У нас тут ночь! Это я, вы меня слышите? Как там у вас дела? Валю можно? Что, еще спит? Она хорошо себя чувствует? Что, мало поела? Вы ей бананов предлагали? Говорю, бананов предлагали? Она любит, чтобы размятые были, с творогом. Вы попробуйте. Бананы. Она очень любит. Спасибо. Нет-нет, будить не надо. Я попозже позвоню. Что, проснулась? Спасибо. Валя, родная, как ты там? Все в порядке? А что не кушаешь? Надо обязательно кушать. Я хорошо. Я уже скоро приеду. Люблю тебя, дорогая. До скорого. Целую. До скорого.

Левченко кладет телефон на тумбочку и вытирает слезу. Валя моя уже не та, говорит он. Мы с вами еще молодые, а Валя… сдает. Помните мою Валентину? Она уже стала не та. Ну да что там. Пока все живы, и слава богу. Ну что, Светочка, на пляж пойдем? Вот у меня бутылек, давайте здесь прямо откупорим, чтобы штопор с собой не носить. А бокалы нужны? Нет, не нужны, оставим их тут. Будем из горла, по-пиратски.

Здесь не разрешается пить алкоголь на пляже, говорит Света. Бум-бум, бум-бум, бум-бум, бум-бум. Задом наперед, и все наоборот.

Вижу, ты больше не пиратка, Света, не хулиганка, как в детстве была. Остепенилась. Это уже, я считаю, американское влияние. Но знаешь, Света, скажу тебе по секрету (он снова подмигивает, уже второй раз за вечер, как будто алкоголь активизировал какой-то мускул в глазу), со мной можно все. Я старый пират. Видел и не такое. Нарушал и не такие правила. Пошли. Только эту пробку вытащу.