Черновик человека - читать онлайн книгу. Автор: Мария Рыбакова cтр.№ 23

Он мне говорил, что мои стихи помогут людям сберечь мир. А потом забыл про меня.

Да, знаете, Эрик, он вдруг раз – и забыл про Светочку! Вы ему об этом напомните, когда на вечер пойдете. Подойдите к нему после выступления и спросите: помнит ли он Свету Лукину? Я вам скажу по секрету, Эрик, это очень подло было. Светочка возвращается из турне по Соединенным Штатам, а в аэропорту ее ни один журналист не встречает. Она потом у телефона месяц ждала, чтобы позвонил кто-нибудь, чтобы интервью взяли. Шутка ли: турне по Соединенным Штатам! А никто так и не позвонил. И дядя Жора как в воду канул.

Я вообще тогда, Эрик, не могла себе представить, что можно вот так перестать звонить. Как будто он меня никогда не знал. И все тогда кончилось: выступления, стихи, все. Я с тех пор только плакала.

Знаете, Эрик, ведь в Приморское взрослые мужчины тогда приезжали, только чтобы с ней, с девятилетней, познакомиться! Они ее стихи наизусть знали. Хотели походить по тем дорожкам, по которым она в школу ходит.

Да, мне один сказал: все люди обычные, а ты ангел! Но я все же их боялась. Они какие-то нервные были, у них лица дергались. Один вдруг встал на колени и поцеловал асфальт. Я от него убежала.

Она всегда у нас необычная была. Когда я ее в коляске катала, одна женщина склонилась над ней и говорит: эта девочка будет петь со сцены. Я тогда только рассмеялась.

Конечно, ты смеялась, ты же долго не верила, что я вообще что-то могу. Знаешь, Эрик, мама моя тогда все больше о хахалях думала. Ей было немножечко не до ребенка.

Что ты такое говоришь? И что это вообще за выражения? Откуда ты таких слов понабралась? Это правда, Эрик, когда она родилась, мне только двадцать было. Я сама была еще девочка. Вот я вам карточку покажу, смотрите. Я совсем юная, а уже с ней на руках. Правда, она похожа на какого-то трагического младенца?

Это потому, что ты от меня убегала все время. Ба на руки дочку оставляла, а сама на пляж бегала. От тебя потом морем пахло и алкоголем. Я утром лежала как мертвая, боялась тебя разбудить. У тебя же после попоек всегда голова болела. Знаешь, Эрик, она меня один раз погулять взяла на набережную, когда я маленькая была. И когда я там описалась, она как заорет на весь поселок: ты мне жизнь загубила!

Да как ты можешь такое говорить, да еще при Эрике? Да кто вставал среди ночи, чтобы твои стихи записывать? Кто собрал их в тетрадку, кто показал их нужным людям? Кто тебя на выступления за руку водил? Это я ей все объясняла, Эрик, как держаться, как читать. Она все сутулилась, все руками как-то странно крутила, мне ей руки приходилось к бокам прижимать. А на кого потом все шишки сыпались? Столько гадостей про меня говорили, Эрик, вы не поверите. Что это я вместо нее стихи пишу, что всех обманываю, что ребенка своего эксплуатирую, и чего еще только не говорили! А ведь как я старалась, шила ей платья, завивала челку, звонила на радио, на телевидение. Замуж так и не вышла, всю жизнь на тебя положила.

Лучше бы вышла. Лучше бы ты своей жизнью занималась, а мою в покое оставила. Я ее как-нибудь сама прожила бы.

Да? А по-моему, тебе тогда очень нравилось быть знаменитостью. Ты нами командовала, как будто мы прислуга какая-то. Да, Эрик, она с нами очень плохо обращалась. Ба наша так и слегла из-за нее с инфарктом. А я все молча переносила, я все терпела. Ты ничего не понимаешь, Света. Ты не знаешь, что такое быть матерью-одиночкой, да еще в то время и в той стране. От отца твоего никогда никакой помощи не было.

Это потому, что ты ему вообще про меня не рассказала.

Он все знал, он все знал.

Ничего он не знал! И даже потом ты не хотела, чтобы мы встретились.

Мне просто обидно было, что он тринадцать лет ждал, чтобы о тебе вспомнить. А ты вся тут же загорелась к нему ехать. Тут же. Родные мать с бабкой тебе не милы стали. Отец, которого ты ни разу не видела, вдруг понадобился. Он в Питере жил, Эрик, так что, понимаете, сравнение не в нашу пользу: мы-то из поселка городского типа, в провинции, а отец в Питере. Хотя наша семья очень интеллигентная, отец мой войну прошел, журналистом был, мать в музее работала, я художница, но Свете нашей этого стало вдруг мало. Ей Питер подавай, а мать с бабкой пусть у себя в провинции подыхают.

Неправда, мама! Неправда все это. Знаешь, Эрик, что я маме один раз на открытке написала? Мы на уроке труда делали мамам открытки к Восьмому марта. Ну, Восьмое марта, Международный женский день? Мы из картона вырезали квадратики, раскрашивали их фломастерами и писали поздравления. «Мамочка, я клянусь тебе, я никого, кроме тебя, никогда не полюблю», – вот что я написала. Маме так понравилось, она эту самодельную открытку на этажерку поставила. Я иногда думаю: а что если это правда? Если это на всю жизнь, мама? Если я никогда никого, кроме тебя, не полюблю? Тебе же этого хочется, мама, правда, хочется, чтобы я больше никого не полюбила и так и прожила всю жизнь подле тебя, да? Вечная дочка такая. На которой можно свое разочарование вымещать.

* * *

«Света Лукина, ты, наверно, решила, я тебе от восторга пишу – а вот и не угадала! Ты думаешь, все тобой восхищаются. Должен тебя огорчить: не все. Я, например, ничего такого в твоих стихах не заметил. По-моему, ты только выпендриваешься. Как будто ты такая необычная персона: сидит она, мол, у разбитого окна и думает о жизни и смерти. Ты, конечно, всем добра желаешь, весь мир хочешь обнять, всех детей защитить… А вот я тебе не верю! По-моему, это все вранье. Ты, Света, – такая же, как все. Хочешь, чтобы о тебе по телевизору говорили и в школе хорошие оценки ставили. Вот и все, Света Лукина. Никакой ты не гений. Я не хуже тебя умею стихи писать, только у меня нет таких знакомых, как Георгий Левченко, чтобы меня продвигали. Твою книжку, Света Лукина, напечатали только потому, что он попросил и предисловие написал. Ты ему понравилась, вот и все. Не думай, будто ты какая-то особенная. Что твоими стихами про цветочки и разлуку кто-то будет зачитываться. Пройдет два года, и все про тебя забудут. И стихи ты больше писать не будешь. Потому что ты никогда не была поэтом, а только умела подстраиваться под взрослых и делать то, чего они захотят. У тебя своей головы нет, Света Лукина, ты только умеешь другим подражать и привирать, чтобы всем понравиться. Бросай писать стихи, выучись лучше чему-нибудь полезному. Искренне тебе советую, поверь. Так для всех лучше будет, и для тебя в первую очередь».

* * *

Они у Эрика в комнате, Эрик растянулся на полу, Света сидит, поджав под себя ноги.

Когда родители решили уезжать, они мне долго не говорили.

Рассказывай, Эрик, рассказывай. Я все хочу про тебя знать.

Знаешь, Свет, как они мне сказали?

Не знаю, Эрик. Поведай мне.

Сидим мы один раз на кухне, ужинаем. Папа начинает: когда школу окончишь, тебя могут в армию забрать, ты об этом задумывался? Я пожимаю плечами, мол, до этого еще далеко.

Когда-то было далеко, когда-то он был маленьким, в школьной форме, такой же, как у мальчишек в ее классе. После уроков он бегал по улицам родной Одессы, города, в котором она никогда не побывает, никто за ним не смотрел, он был обычный мальчик, не вундеркинд, не поэт и не скрипач, просто мальчик, просто бегал, играл в вышибалы за гаражами, второпях делал уроки, часто приносил домой двойки.